07.09.2022 Обновлено 11.04.2024
Книга Голые деньги Чарльз Уилан (2017) Глава 8
Глава восьмая. Голые деньги Чарльз Уилан
Часть 2. Почему важны деньги Глава 8. Краткий курс истории денежнего обращения США
Итальянский Язык >> здесь <<
Вы приходите к нам и заявляете, что золотой стандарт выгоден большим городам. А я говорю вам, что большие города опираются на необъятные плодородные прерии. Сожгите ваши города и оставьте наши фермы — и ваши города будут возникать снова и снова, как по мановению волшебной палочки. Но уничтожьте наши фермы — и улицы всех городов в этой стране зарастут травой…
Если они посмеют выйти в открытое поле и защищать золотой стандарт, как нечто полезное, мы будем бороться с ними до последнего вздоха, и за нашей спиной будут стоять трудящиеся нашей страны и всего мира. Вы не должны силой возлагать на чело труда этот терновый венец. Вы не должны распинать человечество на золотом кресте [«Bryan’s ‘Cross of Gold’ Speech: Mesmerizing the Masses», History Matters, American Social History Project, https://historymatters.gmu.edu/d/5354/.].
Уильям Дженнингс Брайан
Неужели голландцы действительно купили Манхэттен у индейцев за бусы из бисера стоимостью 24 доллара, как нам рассказывали в начальной школе? И если да, было ли это на самом деле такой уж невероятно провальной сделкой для местных индейцев племени ленапе? Начнем с того, что Манхэттен тогда был всего лишь необитаемым участком суши. Голландцы не получили за свои бусы Пятую авеню, Центральный парк и здание с именем Дональда Трампа на фасаде. В те времена было много неосвоенных земель. И все равно история с бисером кажется очень маловероятной. В письме агента торговой компании Dutch East India, адресованном голландскому правительству, упоминается о покупке «острова Манхэттена у дикарей за 60 гульденов» [«Dutch New York», Thirteen: WNET New York Public Media, September 1, 2009, https://www.thirteen.org/dutchny/interactives/manhattan-island/.]. Именно эту сумму позже пересчитали по обменному курсу XIX века, получив 24 доллара, однако историки отмечают, что определить реальную стоимость гульденов на тот момент как для голландских поселенцев, так и для местных индейцев чрезвычайно трудно. Предположительно гульдены должны были цениться индейцами только с той точки зрения, что их можно было использовать для сделок с голландцами.
Между тем нам достоверно неизвестно даже то, действительно ли индейцы владели этим островом, не говоря уже о том, чтобы его использовать. По одному из предположений, идея «права собственности» на землю и воду была чужда индейской культуре, стало быть, уплаченную сумму следует рассматривать скорее как плату за совместное пользование [https://historymyths.wordpress.com/2015/04/12/revisited-myth-45-the-dutch-bought-manhattan-for-24-worth-of-beads/.]. Один профессор права описал эту сделку как «не отказ от острова, а просто символ согласия принять голландцев в качестве жителей». Более коварная (и забавная) теория состоит в том, что индейцы, продавшие голландцам землю, были шайкой мошенников, просто проходивших через Лонг-Айленд. Они продали остров, на который никогда даже не претендовали, и отправились восвояси, счастливые и довольные, унося с собой все, что сумели вытянуть из наивных покупателей. Можно с пеной у рта спорить о том, совершили ли вы глупость, продав подержанный Mercedes за 5 тысяч долларов. Но если вам удалось продать за 5 тысяч долларов подержанный Mercedes, который вам не принадлежал, это делает вас истинным гением коммерции [Matt Soniak, «Was Manhattan Really Bought for $24», Mental Floss, October 2, 2012, https://mentalfloss.com/article/12657/was-manhattan-really-bought-24.]. Какая замечательная ирония была бы в этой истории, если бы обманутыми простаками в сделке оказались не индейцы, а голландцы! Но вообразим, что в ней были задействованы не голландские гульдены, а бусы из бисера. Кто берется утверждать, что эти блестящие шарики — такая уж невыгодная сделка? Так ли уж глупо было отказываться от острова ради горстки блестяшек? Ведь практически любой читатель этой книги с радостью обменяет свой дом, машину и прочие ценности на мешок алмазов или чемодан золотых слитков — то есть на другие блестяшки, также не имеющие почти никакой практической ценности.
Как бы там ни было, в истории с Манхэттеном упускается из виду то, какую роль играли деньги, когда европейские поселенцы начали торговать с коренными американцами. Голландцы приходили в полное недоумение, наблюдая, как высоко индейцы ценят вампумы — декоративные бусы из ракушек, используемые тогда в качестве денег. В 1650 году пастор голландской реформаторской церкви в Нью-Амстердаме Йоганнес Мегаполенсис писал: «Индейцы ценят эти ракушки так же высоко, как многие христиане золото, серебро и жемчуг, а вот наши деньги им совершенно не нравятся» [Gilbert W. Hagerty, Wampum, War, and Trade Goods, West of the Hudson (Interlaken, NY: Heart of the Lakes Publishing, 1985), 110.]. И голландцы адаптировались к ситуации — как и современные американские туристы, приезжающие в Париж или Гонконг. Среди поселенцев по всему северо-востоку Америки бусы из ракушек стали широко распространенным средством обращения. Это послужило предпосылкой для возникновения проблемы с товарными деньгами, о которой я пока умалчивал. Теоретически преимущество товарных денег заключается в их стандартной и общепризнанной ценности: табак — это табак, коровы — это коровы. На самом же деле качество одного табака лучше, другого хуже; одни коровы толстые и здоровые, а другие тощие и больные. А ракушечные бусы казались более стабильными — это всегда ракушки, обычно нанизанные на нить длиной в человеческую руку. И все же голландцы заметили одну довольно любопытную тенденцию: когда индейцы приходили за оплатой в вампумах, они приводили в качестве меры самого высокого человека, когда же им нужно было платить, они приводили чуть ли не гнома [Jason Goodwin, Greenback: The Almighty Dollar and the Invention of America, (New York: Henry Holt, 2003), 25.].
Получается, что кроме оспы и алкоголя европейские поселенцы принесли в Америку еще одно бедствие — вампумную инфляцию. Индейцы племени наррагансет традиционно считались монополистами в области производства вампумов. Предложение бус было относительно низким и стабильным из-за трудоемкости их изготовления: собрать раковины, разбить на части, отшлифовать каждую бусину до одинакового размера, проделать в середине отверстие и нанизать на нить. Голландцы ускорили этот процесс, снабдив индейцев стальными инструментами, что, по сути, эквивалентно предоставлению правительству Зимбабве дополнительных печатных станков. С приходом колонистов предложение вампумов резко увеличилось, что неизбежно привело к инфляции [Glyn Davies, A History of Money: From Ancient Times to the Present Day, (Cardiff: University of Wales Press, 1994), 39.]. Как заметил Милтон Фридман, «вампумная инфляция — это всегда и везде денежный феномен». Ну ладно, он этого не говорил, но точно мог бы сказать, если бы потратил больше времени на изучение деятельности голландских колонистов. Как ни парадоксально (хотя и неудивительно), машинное производство ракушечных бус в конечном итоге нивелировало их функцию средства обращения.
Деньги играли решающую роль на каждом этапе американской истории. Говоря «деньги», я имею в виду не богатство (кур, фабрики и квартиры), а все используемое нами в качестве средства обращения для покупки кур, фабрик и квартир: вампумы, испанские дублоны, континентальные деньги, золото, бумагу, компьютерные байты. Американская история — это еще и история денег. В их роли побывали сырье, золото и бумага. У нас случались инфляции. И дефляции. У нас даже были стагфляции. Многие из самых жестоких политических сражений в Америке велись вокруг национальной валюты, будь то аргументы Александра Гамильтона в защиту национального банка или попытки Эндрю Джексона уничтожить эту систему. Уильям Дженнингс Брайан, призывая увеличить предложение денег благодаря серебряным монетам, заботился об интересах западных фермеров, а нью-йоркские банкиры — о своих собственных, создавая ФРС для смягчения банковских паник, характерных для XIX и начала XX века. В предыдущей главе мы говорили о том, что упорное цепляние Америки за золотой стандарт углубило и продлило Великую депрессию. А если считать, что эта депрессия (самая тяжелая за всю историю США и Германии), по мнению многих специалистов, привела ко Второй мировой войне, то, возможно, ее стоит рассматривать как наихудшее бедствие в сфере государственной политики за всю историю человечества.
Каждая известная нам глава американской истории — колониальные времена, революция, Гражданская война, заселение Запада, Великая депрессия и другие события — имеет свою историю денег. Иногда это просто любопытные заметки на полях. В других случаях это то, что в корне меняло траекторию движения страны. Джимми Картер проиграл на президентских выборах частично из-за стагфляции 1970-х. Рональд Рейган был переизбран в 1984 году благодаря использованию в своей кампании девиза «В Америке вновь утро» — отчасти потому, что Полу Волкеру удалось побороть инфляцию. На момент написания этих строк некоторые критики весьма сурово осуждают ФРС за чрезмерно агрессивную реакцию на финансовый кризис 2008 года, другие же, напротив, утверждают, что центральный банк Америки сделал недостаточно для снижения уровня безработицы. Кто прав в этих дебатах, очевидно, покажет время.
Историки экономики написали тысячи страниц по каждой из этих тем. Например, ранее я часто цитировал отличную работу Барри Эйхенгрина, посвященную Великой депрессии. А одним из самых выдающихся достижений Милтона Фридмана считается фундаментальный труд, написанный в соавторстве с Анной Шварц, под названием «Становление денежной системы в США, 1867–1960 годы». Но моя цель гораздо проще (в значительной степени потому, что я знаю об этом предмете меньше, чем упомянутые мной люди) — окончательно убедить вас в том, что деньги и связанные с ними институты действительно крайне важны. Деньги, банковская система и деятельность центрального банка существенно повлияли на ход американской истории. И будут делать это и впредь. Итак, далее вашему вниманию представлен краткий обзор наиболее знакомых сюжетов американской истории с некоторыми менее знакомыми подробностями, касающимися роли денег в эти периоды, — своего рода «монетарная» историческая выборка, если хотите.
Колонисты: что лежало в кошельке героя американской революции Пола Ревира?
У первых американских колонистов было мало денег. Это не означает, что им не хватало богатства (хотя, вероятно, о многих из них можно сказать и так). Я имею в виду, что им не хватало денег в последовательной и согласованной форме — тех, которые можно было использовать как средство обращения. Кого в этом винить? Очевидно, вероломных британцев — тех самых, которые принесли нам налоги без представительства. Англичане стремились наладить эксклюзивные торговые отношения с каждой колонией, препятствуя их торговле друг с другом. И достигали этой цели, ограничивая количество отправляемых в колонии фунтов и пытаясь запретить колониям чеканить собственные деньги. В результате нехватка денег восполнялась всем, что хоть как-то годилось для этой роли: немногочисленными фунтами стерлингов; испанскими долларами, накапливавшимися у торговцев и купцов; монетами и банкнотами, которые эмитировались частными банками (часто довольно подозрительными), и всевозможными сырьевыми товарами [lyn Davies, A History of Money: From Ancient Times to the Present Day, (Cardiff: University of Wales Press, 1994), 456–57.].
Обычным явлением, например, была торговля с использованием «товарных культур», таких как домашний скот и табак. Многие колонии даже принимали налоговые платежи в форме товаров. (Попробуйте-ка сегодня отправить в Федеральную налоговую службу козла или пару мешков муки.) Очевидно, что такие налоговые платежи были чреваты рядом проблем, и прежде всего материально-технических. Мало того что мытарю приходилось бегать за оплатой — иногда в буквальном смысле слова, — он также должен был рассчитать платеж в коровах, табаке или бушелях зерна, а затем еще найти всему этому применение. При этом колонисты, разумеется, старались всучить в качестве налога наихудший из имеющихся у них товаров. Что может быть привлекательнее налога в виде тощего издыхающего быка? Чиновники из Род-Айленда жаловались, что им некуда девать «истощенный» крупный рогатый скот. Та же ситуация наблюдалась в Вирджинии с табаком. В 1680-е годы генеральный ревизор штата сообщал, что «количество непригодного для продажи табачного листа», собранного мытарями, достигло такого уровня, что «доход от этого источника практически сошел на нет» [Alvin Rabushka, «The Colonial Roots of American Taxation, 1607–1700», Policy Review, August 1, 2002, Hoover Institution, https://www.hoover.org/research/colonial-roots-american-taxation-1607-1700.].
Неудивительно, что власти искали более надежную форму денег. В 1690 году колония Массачусетского залива первой среди правительств Северной и Южной Америки начала печатать собственные бумажные деньги. Массачусетс эмитировал бумажные банкноты, которые выплачивались солдатам с обещанием последующего выкупа за золото или серебро. Купюры провозглашались «законным платежным средством», а это означало, что их можно было использовать для погашения личных задолженностей и оплаты налогов [Alvin Rabushka, «The Colonial Roots of American Taxation, 1607–1700», Policy Review, August 1, 2002, Hoover Institution, https://www.hoover.org/research/colonial-roots-american-taxation-1607-1700.]. Другие колонии тоже занялись выпуском собственных денег. Обычно колониальные правительства эмитировали бумажные деньги, чтобы покрыть расходы на войну или избежать повышения налогов. А, как мы уже знаем, печатать деньги — это все равно что съесть горсть попкорна: всегда возникает огромный соблазн съесть еще и еще. В результате все колонии, за исключением Вирджинии, эмитировали слишком много бумажных денег (особенно Род-Айленд), что закономерно привело к инфляции [Davies, A History of Money, 461.]. Эксперименты с бумажными деньгами продолжались вплоть до середины XVIII века параллельно с горячими спорами относительно их достоинств и недостатков. На одной стороне выступали люди, которыми двигал страх перед инфляцией, о чем свидетельствует письмо, опубликованное в Virginia Gazette под названием «Многообразие зол бумажных денег» [David A. Copeland, A History of Money: From Ancient Times to the Present Day, (Cardiff: University of Wales Press, 1994), 146]. На другой — находились те, кто поддерживал бумажные деньги, усматривая в них решение проблемы недостатка денежной массы в обращении. Бенджамин Франклин в 1729 году так прямо и писал, что выпуск бумажных денег может привести страну к «воцарению мира, любви и единства» [Copeland, A History of Money, 149.]. Вариации дебатов на эту тему ведутся в Америке вот уже 250 лет — тут и Уильям Дженнингс Брайан с его «свободным серебром» в XIX веке, и споры по поводу золотого стандарта в XX и смягчение кредитно-денежной политики в XXI. Главный вопрос: в какой момент денег становится слишком много?
В 1764 году вероломные британцы временно аннулировали актуальность дебатов по поводу бумажных денег, приняв Закон о денежном обращении, запрещавший все бумажные деньги, эмитированные колониями. Раньше они устанавливали лимиты на колониальные деньги, но никогда еще их ограничительные меры не касались сразу всех колоний [Davies, A History of Money, 462.]. Несмотря на предыдущие проблемы с инфляцией, запрет на бумажные деньги породил новые экономические издержки. В связи с ростом населения и расширением торговли колонии нуждались в увеличении объемов денежной массы, британцы же целенаправленно их сокращали [Davies, A History of Money, 462.]. Закон о денежном обращении укрепил растущее в обществе ощущение, что экономические интересы колоний всегда будут подчиняться интересам британцев [Jack P. Greene and Richard M. Jellison, «The Currency Act of 1764 in Imperial-Colonial Relations, 1764–1776», William and Mary Quarterly 18, no. 4 (October 1961), 518.]. Все мы знаем, чем это закончилось.
Революция: почему Рону Полу не понравился бы Джордж Вашингтон
Начало Войны за независимость США позволило американцам беспрепятственно запустить печатные станки. Отдельные колонии эмитировали новые деньги для оплаты военных расходов, явно наслаждаясь возможностью придумывать злободневные варианты дизайна купюр. Ранним бумажным деньгам Америки посвящены целые книги. Штат Мэриленд, например, выпустил ряд банкнот с изображением «Георга III, попирающего Великую хартию вольностей [так в оригинале]» [Eric P. Newman, The Early Paper Money of America, (Racine, WI: Whitman Publishing Company, 1967), 12.]. Наряду с деньгами разных штатов деноминированные в долларах бумажные деньги начал печатать и недавно сформированный Континентальный конгресс. (В колониях всегда ходили испанские доллары, что сделало доллар логической единицей учета, призванной заменить ненавистный фунт стерлингов [H. W. Brands, Greenback Planet: How the Dollar Conquered the World and Threatened Civilization as We Know It, (Austin: University of Texas Press, 2011), 4.].) Эти континентальные деньги позволили Континентальному конгрессу финансировать на ранних этапах революцию в отсутствие национальной налоговой системы [Ben Baack, «Forging a Nation State: The Continental Congress and the Financing of the War of American Independence», Economic History Review 54, no. 4: 641.]. (В том факте, что республика, активно использовавшая бумажные деньги, начиналась с бюджетных расходов, не покрываемых доходами, кроется немалая ирония, о которой наверняка забывают участники современного движения чаепития, уже упоминавшегося нами ранее.) Джордж Вашингтон, возможно, прославился своими деревянными зубами, но его бумажные деньги сыграли в американской истории неизмеримо более важную роль.
Стоимость континентальных денег быстро снижалась по вполне логичной причине: их количество увеличивалось по сравнению с доступными товарами и услугами [Ben Baack, «Forging a Nation State: The Continental Congress and the Financing of the War of American Independence», Economic History Review 54, no. 4: 643.]. Англичане, отлично разбиравшиеся в экономике финансов военного времени, пытались победить революционеров тем же оружием, которым много позже нацисты хотели победить самих британцев — стратегическим фальшивомонетничеством. В январе 1776 года британцы, контролировавшие Нью-Йорк, позволили своим судам встать на якорь в гавани города. На одном из этих кораблей под названием Phoenix было сорок четыре пушки на палубе и еще более мощное оружие в трюмах — печатный станок [Kenneth Scott, Counterfeiting in Colonial America (New York: Oxford University Press, 1957), 253.]. К кампании активно привлекали англичан: они распространяли фальшивые континентальные деньги во всех колониях. По плану, сильная инфляция должна была разрушить механизм военного финансирования революционеров. Для облегчения хождения поддельных банкнот британцы даже размещали рекламу в нью-йоркских газетах, предлагая путешественникам, направлявшимся в колонии, неограниченное количество фальшивок — им требовалось только заплатить за бумагу, на которой подделки были напечатаны [Kenneth Scott, Counterfeiting in Colonial America (New York: Oxford University Press, 1957), 254.], [Это, кстати, подсказало мне отличную идею для борьбы с периодическими угрозами дефляции в еврозоне: Европейский центральный банк просто должен предоставить неограниченное количество бесплатных евро любому человеку (в том числе, конечно, мне), готовому потратить их на отпуск в Европе. Разумеется, мы заплатим за бумагу, на которой они будут напечатаны.]. Все это безумное печатание денег — и англичанами и колонистами — привело к вполне предсказуемым последствиям. В какой-то момент Джордж Вашингтон жаловался одному из отцов — основателей США Джону Джею: «На вагон денег уже не купить и вагона провизии» [Kenneth Scott, Counterfeiting in Colonial America (New York: Oxford University Press, 1957), 262.].
Континентальной армии удавалось выклянчивать, занимать и красть средства достаточно долго, чтобы в конце концов одолеть англичан [Baack, «Forging a Nation State», 654.]. Я говорю это в буквальном смысле: они выпрашивали деньги у иностранных государств, заимствовали на внутреннем рынке и злодейски отнимали частную собственность. Когда в 1787 году делегаты собрались в Филадельфии для разработки проекта конституции, денежный хаос колониального периода все еще оставался приоритетной проблемой. Конституция США, в частности, запрещает штатам чеканить монеты или эмитировать векселя. Согласно статье 1, право «чеканить монету, регулировать ее ценность и ценность иностранной монеты, устанавливать единицы мер и весов» имеет только американский Конгресс [«Coinage Clause Law and Legal Definition», USLegal, https://definitions.uslegal.com/c/coinage-clause/.]. То, как именно он должен осуществлять это право, служит темой горячих дебатов вот уже целых 250 лет — и, скорее всего, они продолжатся и в будущем.
Первый банк США
Конгресс вскоре воспользовался предоставленным ему правом, приняв в 1792 году Закон о чеканке монет [Brands, Greenback Planet, 4.]. Им санкционировалось строительство первого федерального здания, Монетного двора США, в Филадельфии [«About the United States Mint», United States Mint, https://usmint.com/about_the_mint/.]. Александр Гамильтон, первый секретарь Казначейства, постановил, что монеты будут чеканиться из золота и серебра и опять же деноминироваться в долларах. Это значит, что любой человек мог принести золотые или серебряные слитки на монетный двор и взамен бесплатно получить монеты. Количество золота и серебра в долларе было зафиксировано [Angela Redish, Bimetallism: An Economic and Historical Analysis, (Cambridge,UK: Cambridge University Press, 2000), 214.]: десятидолларовая золотая монета содержала 17,5 грамма золота, а серебряный доллар — 27 граммов серебра. Понятно, что этот «биметаллический» стандарт фиксировал также стоимость золота и серебра относительно друг друга (15 к 1). В таком биметаллическом режиме финансовая система США работала большую часть XIX века [Любой биметаллический режим чреват нестабильностью, поскольку предложение двух металлов (например, золота и серебра) может колебаться независимо друг от друга. Так, открытие крупных новых залежей серебра уменьшит дефицит этого металла по отношению к золоту — невзирая на то, что их относительная ценность зафиксирована на законодательном уровне. Любой гражданин может отнести золото или серебро на монетный двор и получить доллары. Когда серебро становится более доступным (и, следовательно, менее ценным), граждане все чаще переводят его в доллары, придерживая золото, либо обменивают золото на серебро по рыночному курсу, а затем используют это серебро, чтобы получить больше долларов, чем в случае, если бы они отнесли на монетный двор золото. Пример с разными товарами поможет лучше объяснить эту мысль. Предположим, Конгресс в 1990 году установил, что стоимость доллара составляет один горный велосипед или, скажем, один DVD-плеер. В те времена эти два товара стоили примерно одинаково. Но к 2015 году цена горного велосипеда намного превысила цену DVD-плеера, хотя Конгресс по-прежнему утверждает, что в долларах они должны стоить одинаково. Понятно, что каждый, кому нужны новые деньги, понесет на монетный двор DVD-плеер, а не горный велосипед. По сути, особо предприимчивый человек может обменять горный велосипед на несколько DVD-плееров, отнести их на монетный двор и получить за них гораздо больше долларов, чем за горный велосипед. По этой причине большинство биметаллических стандартов в конце концов превращаются в единую валюту, либо неявно, либо на законодательном уровне.].
Между тем тогдашний министр финансов США Гамильтон считал, что молодой стране недостает адекватной финансовой инфраструктуры. Денежной массы не хватало для удовлетворения потребностей растущей экономики [ Brands, Greenback Planet, 5.]. Да и правительству нужно было где-то заимствовать средства. Гамильтон предложил создать национальный банк, который будет находиться преимущественно в частной собственности (государство будет владеть пятой частью акций), но право на ведение дел ему будет предоставлять федеральное правительство (то есть выдавать лицензию). Банк будет способствовать удовлетворению основных повседневных финансовых потребностей: предоставлять займы правительству (и принимать у него вклады), выдавать кредиты торговцам и фермерам, эмитировать банкноты для увеличения предложения денег [Brands, Greenback Planet, 5.]. На аналогичной модели в 1694 году был основан Банк Англии.
Идея Гамильтона встретила серьезное сопротивление со стороны Томаса Джефферсона и Джеймса Мэдисона, увидевших в создании национального банка попытку неконституционного расширения правомочий федеральной власти. Со временем конституционные проблемы разрешились, однако оппозиция до сих пор выступает против системы центрального банка как способа нездорового накопления централизованной власти. Рон Пол, конечно, не Томас Джефферсон, но сторонников у него тоже немало. В книге «Покончить с ФРС» он пишет: «Ни один институт в обществе не должен обладать такой огромной властью» [Ron Paul, End the Fed (New York: Grand Central Publishing, 2009), 11.]. Джефферсон и его коллеги-антифедералисты тоже считали, что банк будет обслуживать богатых купцов за счет простого народа, в первую очередь фермеров. Эта всеобъемлющая тема — столкновение интересов банкиров и рядовых американцев — также очень давно стала неотъемлемой частью политического диалога. В переводе на современный язык это тема «Уолл-стрит против Мэйн-стрит», весьма активно дебатируемая после финансового кризиса 2008 года. К сожалению, современные политики порой даже ведут себя столь же некрасиво, как их давние коллеги. Например, однажды Джефферсон назвал Гамильтона «иностранным ублюдком» [Jerry Markham, A Financial History of the United States, (Armonk, NY: M.E.Sharpe, 2002), 90.]. В защиту Джефферсона стоит сказать, что с формальной точки зрения он был прав. Гамильтон действительно родился в Вест-Индии, и его мать была не замужем. И все-таки звучит как-то уж очень бестактно.
Можно сказать, Гамильтон выиграл битву, но проиграл войну, по крайней мере для XIX века. В 1791 году Первый банк Соединенных Штатов Америки получил лицензию на двадцать лет. За время ее действия пять миллионов долларов бумажных денег банка разрослись до такой степени, что на его активы приходилось примерно 20 % всей денежной массы страны [«The First Bank of the United States», American History: From Revolution to Reconstruction, University of Groningen, https://www.let.rug.nl/usa/essays/general/a-brief-history-of-central-banking/the-first-bank-of-the-united-states-%281791-1811%29.php.], [Первый и Второй банки США практиковали также рудиментарную форму кредитно-денежной политики. Приобретая банкноты штатов, банк предоставлял дополнительные резервы, которые банки разных штатов могли использовать для выдачи кредитов, тем самым увеличивая денежную массу. При этом банк мог выкупать банкноты штатов за золото или серебро, тем самым сокращая банковские резервы, которые штаты могли использовать для кредитования, и уменьшая предложение денег.]. К 1808 году, когда акционеры банка попросили возобновить его лицензию, политический ландшафт в стране существенно изменился. После нескольких лет активных политических махинаций противники банка в конечном счете победили. Исход голосования в Сенате переломил вице-президент Джордж Клинтон, отдав свой голос против продления лицензии. В 1811 году Первый банк США закрыл свои двери [Brands, Greenback Planet, 6–7.].
Но этим дело не закончилось, и второй сценарий очень сильно напоминал первый. Четыре года спустя американская нация снова отчаянно нуждалась в кредите, отчасти из-за огромных затрат на войну 1812 года. Тогдашний секретарь Казначейства Александр Даллас утверждал, что «национальный банк — один из лучших и, пожалуй, единственный адекватный ресурс, способный избавить страну и правительство от нынешних затруднений». Президента Джеймса Мэдисона (противника Первого банка) в конечном счете убедили в том, что национальный банк необходим для успеха Америки, и в 1816 году он подписал лицензию на двадцать лет Второму банку США [«The Second Bank of the United States», Federal Reserve Bank of Philadelphia, December 2010, https://www.philadelphiafed.org/publications/economic-education/second-bank.pdf.]. Как и в первом сценарии, к тому времени, когда встал вопрос о продлении лицензии Второго банка, политические ветры опять дули в другую сторону. На этот раз роль непримиримого архиврага банка сыграл Эндрю Джексон. Президент-популист, основавший современную Демократическую партию, ругал и поносил все, что воплощал в себе национальный банк: финансовую элиту, кредиты, централизованную власть и все, что хотя бы отдаленно напоминало бумажные деньги. Так что тот факт, что портрет Джексона красуется на ничем не обеспеченной двадцатидолларовой банкноте, можно считать одним их любопытнейших парадоксов американской истории.
Попытки Джексона уничтожить Второй банк, в том числе его борьба с «тщеславным и высокомерным» президентом банка Николасом Биддлом, — пример одной из самых эпических политических баталий в американской истории. Биддл намеренно ограничил банковское кредитование в надежде, что последующее за этим падение экономики накажет Джексона и продемонстрирует ему экономическую значимость банка. Биддл заявил: «Этот достойный президент считает, что если он скальпировал индейцев и сажал в тюрьмы судей, то может делать с банком что угодно. Он ошибается» [Gary May, John Tyler (New York: Times Books, 2008), 42–43.]. Джексон же, и сам политик не из трусливых, писал будущему президенту США Мартину ван Бюрену: «Господин ван Бюрен, банк пытается убить меня, но я убью его». И в конце концов Джексон победил — лицензию Второму банку не продлили. США оставались без какого-либо подобия центрального банка вплоть до начала XX века [«The Second Bank of the United States», Federal Reserve Bank of Philadelphia.].
Дикий Запад: грабежи не были самой большой проблемой банков
В результате победы Джексона ответственность за лицензирование банков легла на штаты — чем они и занялись весьма активно. Банки штатов эмитировали частные бумажные деньги, обеспечиваемые золотом и серебром, что довольно сильно напоминало сертификаты гипотетического банка риса, о которых мы говорили ранее. Но, как и в случае с банком риса, далеко не всегда все заканчивалось благополучно. Качество банков и, следовательно, эмитированных ими банкнот было чрезвычайно разношерстным. Пока экономическая ситуация благоприятствовала, банкиры и заемщики безудержно плясали под развеселую музыку. В 1830 году в стране работало 329 банков, которые напечатали 61 миллион долларов. Всего семь лет спустя, вскоре после закрытия Второго банка, насчитывалось уже 788 банков со 149 миллионами долларов в обращении [James Roger Sharp, The Jacksonians Versus the Banks: Politics in the States After the Panic of 1837 (New York: Columbia University Press, 1970), 27.]. (Поскольку я написал книгу о статистике [Если вам интересно, речь идет о книге «Голая статистика», которую New York Times назвала «живой и легко читаемой».], проведу для вас кое-какие расчеты. Менее чем за десятилетие количество как банков, так и долларов в обращении выросло примерно на 140 %.) Центрального банка, который мог бы вовремя унести с вышедшей из-под контроля кредитной вечеринки чашу с пуншем, в стране не было. В конечном счете кредитный запой Америки серьезно обеспокоил британцев, которые все же включили свет и разогнали не на шутку разошедшихся гостей. Английские кредиторы резко сократили поток кредитования через Атлантику. Эта мера, усугубленная другими факторами, породила финансовую панику 1837 года [Major L. Wilson, The Presidency of Martin Van Buren (Lawrence: University of Kansas Press, 1984), 47.]. Народ бросился менять банкноты на золото, опасаясь, что те полностью потеряют стоимость, что послужило предвестником массовых банкротств банков и экономической депрессии, которая продлилась по меньшей мере четыре года [Major L. Wilson, The Presidency of Martin Van Buren (Lawrence: University of Kansas Press, 1984), 123.]. Экономические данные того периода неточные, а вот медицинские архивы рисуют поистине удручающую картину того, насколько скверно обстояли тогда дела. Достаточно сказать, что рост детей, рожденных в Америке в начале 1840-х годов, в среднем был почти на пять сантиметров меньше, чем детей, родившихся в предыдущее десятилетие [Jessica M. Lepler, The Many Panics of 1837: People, Politics, and the Creation of a Transatlantic Financial Crisis (New York: Cambridge University Press, 2013), 232.].
Экономический бум, затем крах — и опять все сначала. Можете назвать меня ленивым историком, но эти слова в значительной степени характеризуют всю вторую половину ХIХ века. В 1848 году на лесопилке Саттера в Калифорнии было обнаружено золото, что привело к десятилетию стремительного роста денежной массы и экономики. Это был, по словам историка экономики Глина Дэвиса, «один из ярчайших в истории примеров стимулирующей мощи высококачественных денег» [Davies, A History of Money, 484.]. Но увы, и эта вечеринка не задалась. Очередная банковская паника, произошедшая осенью 1857 года, привела к банкротству более пяти тысяч компаний в течение следующего года [«The Second Bank of the United States», Federal Reserve Bank of Philadelphia.]. К этому моменту появилась одна хорошая новость и одна плохая. Хорошая гласила, что кризис, несмотря на всю его серьезность, оказался недолгим. Economist писал: «Никогда еще не было более серьезного кризиса, как никогда не было и кризиса, после которого экономика восстановилась так быстро» [Davies, A History of Money, 484.]. Плохая новость заключалась в том, что все это происходило в преддверии Гражданской войны.
Гражданская война (прочтите этот раздел, даже если знаете, кто победил)
Мы знаем, кто заварил эту кашу: Юг. Под «кашей» я имею в виду неизбежное включение печатного станка и инфляцию. Экономика Конфедерации была слаба, и власти, чтобы оплачивать огромные военные расходы, практически сразу прибегли к эмиссии денег. В период между 1861 и 1865 годами уровень цен на Юге вырос почти в тридцать раз [Davies, A History of Money, 487.]. Соединенным Штатам Америки какое-то время удавалось не включать печатный станок за счет повышения налогов и заимствования, но в конце концов эта тактика себя исчерпала. В 1862 году министр финансов Салмон Чейз предложил выпустить казначейские облигации, которые объявлялись бы законным платежным средством, но не подлежали погашению золотом или серебром. Сенатор Массачусетса Чарльз Самнер кратко выразил скептицизм Конгресса по отношению к этой схеме следующими словами: «Конечно, мы все должны решительно выступить против печати бумажных денег». Но даже Самнер признал остроту ситуации, сказав Сенату: «Но ведь солдатам на полях сражений надо платить, и их надо кормить… Так что неохотно, с тяжелым сердцем, я даю свое согласие» [Brands, Greenback Planet, 12.].
И Штаты принялись штамповать «гринбеки» — так прозвали эти казначейские билеты за зеленую оборотную сторону и за то, что они были неразменны на золото или серебро. По сравнению с сильнейшей инфляцией на Юге новая валюта северян выполняла свою задачу достаточно хорошо и действительно помогла им укрепить свое экономическое преимущество. Как утверждает историк Генри Брэндс, «доллар США предопределил победу северян в Гражданской войне и ускорил промышленную революцию в Америке» [Brands, Greenback Planet, 1.]. Так, в самый разгар Гражданской войны Север создал первые успешные фидуциарные деньги без внутренней стоимости, за исключением того факта, что правительство объявило их ее имеющими.
К концу Гражданской войны американская национальная валюта представляла собой жуткую мешанину из гринбеков и других бумажных денег, эмитированных банками с лицензиями разных штатов. Прежде чем принять в качестве оплаты какую-либо банкноту, следовало убедиться, что выпустивший ее банк действительно существует и жизнеспособен, что она не поддельная и при желании ее можно обменять на золото или серебро. Ситуация усложнялась по мере увеличения географических расстояний, разделявших участвовавшие в коммерческих сделках стороны [Richard S. Grossman, «U.S. Banking History, Civil War to World War II», EH.net Encyclopedia, ed. Robert Whaples, March 16, 2008, https://eh.net/encyclopedia/us-banking-history-civil-war-to-world-war-ii/.]. Торговец из Нью-Йорка, отправившись в Нью-Гемпшир с пятидолларовой купюрой местного банка, мог найти того, кто согласится ее принять, но, как правило, со скидкой в пять долларов от номинальной стоимости. Любопытно, что некоторые фальшивые банкноты, выпущенные крупными авторитетными банками, ценились выше подлинных купюр, эмитированных менее известными банковскими учреждениями.
Национальная валюта: как выглядит купюра в 1000 албанских леков?
Представьте, каково было бы вести бизнес сегодня, если бы ваши клиенты расплачивались деньгами, эмитированными в любой стране мира. Вам не только пришлось бы научиться по внешнему виду узнавать, например, 1000 албанских леков, но еще и отличать настоящую купюру от подделки. Впрочем, этот пример не отражает всей каверзности ситуации, сложившейся в Америке в 1860-е годы. Тогда в стране было больше лицензированных штатами банков, выпускавших бумажные деньги, чем сегодня в мире стран, эмитирующих собственную валюту. Издавались даже специальные каталоги с описанием различных купюр, чтобы помочь людям и компаниям отличать банкноты, которые можно принимать, от тех, которые следует вернуть владельцу [Richard S. Grossman, «U.S. Banking History, Civil War to World War II», EH.net Encyclopedia, ed. Robert Whaples, March 16, 2008, https://eh.net/encyclopedia/us-banking-history-civil-war-to-world-war-ii/.]. В итоге для наведения порядка в этом денежном хаосе Конгресс принял национальные Законы о национальных банках и денежном обращении 1863 и 1864 годов [Richard S. Grossman, «U.S. Banking History, Civil War to World War II», EH.net Encyclopedia, ed. Robert Whaples, March 16, 2008, https://eh.net/encyclopedia/us-banking-history-civil-war-to-world-war-ii/.]. Так была создана законодательная база для лицензирования и регулирования национальных банков. Для получения федеральной лицензии банку требовалось приобрести казначейские облигации и держать их на счете недавно созданного Управления контролера денежного обращения Министерства финансов (оно отвечало за анализ состояния и регулирование деятельности банков с федеральной лицензией). В обмен на этот залог правительство предоставляло банкам соответствующее количество национальных банкнот. Эти банкноты имели унифицированный внешний вид и отличались друг от друга только названием банка-эмитента. Все национальные банки должны были принимать банкноты других национальных банков по номинальной стоимости (без дисконтирования), но только банк-эмитент обязывался обменивать свои бумажные деньги на золото или серебро. Если у банка-эмитента недоставало для этого драгоценных металлов, государство продавало его казначейские облигации, чтобы погасить задолженность перед держателями долговых обязательств [«The State and National Banking Eras», Federal Reserve Bank of Philadelphia, December 2011, 9, https://www.philadelphiafed.org/-/media/publications/economic-education/state-and-national-banking-eras.pdf.]. Такая структура обеспечивала общество единой валютой и в то же время укрепляла доверие людей к банкам и их банкнотам [На финальном этапе Гражданской войны эта структура обеспечила северянам еще одно вспомогательное преимущество. Требование, согласно которому национальные банки должны были покупать казначейские облигации и хранить их на счетах контролера, создало больший рынок для этих ценных бумаг и, следовательно, упростило и удешевило северянам задачу сбора средств на войну.]. Одновременно Конгресс обложил все банкноты штатов 10-процентным налогом, что постепенно окончательно вытеснило их с рынка. Лицензированные штатами банки остались в бизнесе, но только как банки, а не эмитенты валюты. Так было положено начало системе двойного подчинения американских банков (банки, имеющие лицензии штатов, и банки федерального лицензирования), используемой по сей день [Davies, A History of Money, 489.]. Уточню очевидное: банки с федеральными лицензиями лицензируются государством, а с лицензиями штатов — штатами.
Однако даже получив преимущество более унифицированной национальной валюты, банковская система США по-прежнему оставалась нестабильной по целому ряду причин, уже рассмотренных нами в предыдущих главах. Например, не существовало никакого механизма, предотвращавшего массовое изъятие вкладчиками средств из банков. Государство не имело рычагов для смягчения экономических подъемов и спадов, которые нередко обусловливали чередование маний и паник [«The State and National Banking Eras», Federal Reserve Bank of Philadelphia,12.]. Но самой взрывоопасной политической проблемой была роль серебра и золота — или, точнее говоря, отсутствие у серебра какой-либо роли [Davies, A History of Money, 492.]. Приняв в 1873 году Закон о чеканке монет, Конгресс положил конец неограниченной чеканке монет из этого металла и, по сути, перевел США на золотой стандарт [Davies, A History of Money, 494–95.]. На протяжении следующих двадцати лет производители серебра и их политические союзники твердили, что золота недостаточно для удовлетворения потребностей нации в деньгах, и по большей части проигрывали борьбу. Однако в 1893 году страна погрузилась в очередной глубокий экономический кризис. После резкого падения цен на сельскохозяйственную продукцию «просеребряные» настроения охватили всю страну, и кульминацией этого процесса стал последний и наилучший шанс для сторонников серебра добиться возврата страны к системе биметаллизма: Уильям Дженнингс Брайан выставил свою кандидатуру на президентских выборах 1896 года [Hal R. Williams, Realigning America: McKinley, Bryan, and the Remarkable Election of 1896 (Lawrence: University of Kansas Press, 2010), 36.].
Брайан, бывший конгрессмен-демократ от Небраски, построил всю свою предвыборную кампанию на одном-единственном лозунге: свободная чеканка серебра в соотношении 16 к 1. Как отмечалось ранее, свободная чеканка означала, что Монетный двор США будет принимать серебро в слитках и выдавать взамен серебряные монеты. А соотношение 16 к 1 говорило о намерении Брайана установить именно такую стоимость серебра по сравнению с золотом: 16 унций серебра за 1 унцию золота. Это соотношение базировалось на относительных рыночных ценах на эти два металла в 1830-х годах — но на дворе-то были уже далеко не 1830-е. С тех пор стоимость серебра существенно снизилась. В действительности по рыночным ценам унция золота в 1896 году стоила примерно 32 унции серебра, то есть вдвое больше, чем предлагал Брайан [Hal R. Williams, Realigning America: McKinley, Bryan, and the Remarkable Election of 1896 (Lawrence: University of Kansas Press, 2010), 36–37.]. Весь смысл предложения Брайана заключался в том, чтобы раздуть стоимость серебра по отношению к золоту. Если бы один человек принес на монетный двор 32 унции серебра, а другой — 1 унцию золота, то первый получил бы в два раза больше долларовых монет. (Понятно, что если парень с унцией золота не совсем дурак, он бы сначала обменял свое золото на серебро, а затем понес бы его на монетный двор, где получил бы в два раза больше долларов, чем за золото.) Как бы там ни было, Брайан свято верил, что свободная чеканка серебра спровоцирует массовую сдачу людьми этого металла на монетный двор, вследствие чего денежная масса в стране увеличится и начнется инфляция, которая сыграет на руку фермерам-должникам и в целом стимулирует более быстрый экономический рост.
Будучи прирожденным оратором, Брайан быстро превратился в истинного героя популистов. Его речь на общенациональном съезде Демократической партии 1896 года, процитированная в начале главы, до сих пор считается одной из величайших политических речей. Идеи Брайана были чрезвычайно привлекательны для фермеров и других сельских избирателей, многие из которых имели огромные задолженности. Будущим соперником Брайана на всеобщих выборах был республиканец Уильям Мак-Кинли, который пользовался поддержкой банкиров и других элит с Востока. (Понятно, что инфляция — лучший друг должников и истинный враг банкиров.) Не чурался Брайан и того, что сегодня назвали бы классовой борьбой. Сохранилась аудиозапись вдохновенной речи Брайана на съезде Демократической партии, когда он буквально стенает: «Сожгите ваши города и оставьте наши фермы — и ваши города будут возникать снова и снова, как по мановению волшебной палочки. Но уничтожьте наши фермы — и улицы всех городов в этой стране зарастут травой» [Hal R. Williams, Realigning America: McKinley, Bryan, and the Remarkable Election of 1896 (Lawrence: University of Kansas Press, 2010), ix.], [Позже, 3 июля 1923 года, Брайан записал эту речь на пленку в студии Gennett Studios. При желании можете прослушать ее на сайте Authentic History Center по адресу: https://www.authentichistory.com/1865-1897/4-1896election/19230703_Cross_of_Gold_Speech_Recording-WBJ.html.]. А в драматическом финале выступления оратор в очередной раз нападает на золотой стандарт: «Вы не должны силой возлагать на чело труда этот терновый венец. Вы не должны распинать человечество на золотом кресте». На этих словах Брайан раскинул руки в стороны, имитируя распятие, после чего покинул сцену [Hal R. Williams, Realigning America: McKinley, Bryan, and the Remarkable Election of 1896 (Lawrence: University of Kansas Press, 2010), 85.].
Но, несмотря на все усилия, Уильям Дженнингс Брайан проиграл. В сочетании с рядом открытий крупных месторождений золота в конце 1890-х годов, резко увеличивших предложение денег и способствовавших мощному развитию экономики, выборы 1896 года положили конец политическим дебатам на тему биметаллизма [Redish, Bimetallism, 237.]. Четыре года спустя президент Мак-Кинли подписал Закон о золотом стандарте 1900 года, который де-факто сделал золотой стандарт официальным стандартом Америки и зафиксировал стоимость доллара на уровне 25,8 грана золота, или 20,67 доллара за тройскую унцию [Andrew Glass, «President McKinley Signs Gold Standard Act, March 14, 1900», Politico, March 14, 2013, https://www.politico.com/story/2013/03/this-day-in-politics-88821.html; and Davies, A History of Money, 497.].
Создание Федеральной резервной системы: вот тебе, Эндрю Джексон!
В 1907 году в США разразился очередной банковский кризис. (Нет-нет, вы этот раздел еще не читали, просто они постоянно происходят.) По разным причинам народ утратил доверие к нескольким банкам Нью-Йорка, и их клиенты массово бросились снимать со счетов деньги [Jon Moen, «Panic of 1907», EH.net Encyclopedia, ed. Robert Whaples, August 14, 2001, https://eh.net/encyclopedia/the-panic-of-1907/.]. Чтобы поддерживать порядок в банке Манхэттена Knickerbocker Trust, пришлось даже пригласить полицию. New York Times писала: «Едва из банка выходил один вкладчик, его место занимали еще десять, которые требовали отдать им их деньги» [Robert F. Bruner and Sean D. Carr, The Panic of 1907: Lessons Learned from the Market’s Perfect Storm (Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, 2007), 79.]. Паника быстро охватила весь город, и банкиры поняли, что спасти их может только один человек — Джей Пи Морган. Центрального банка в стране не было, зато был Морган, титан мира финансов и промышленности. Ему и предстояло сыграть роль кредитора последней инстанции. Морган собрал влиятельную группу банкиров у себя дома и, чтобы поддержать банки, пообещал отдать огромную сумму собственных денег, а также уговорил сделать то же самое присутствующих. В книге «Паника 1907 года» Роберт Брунер и Шон Карр описывают такую сцену: «[Морган] просто сказал им, что если они не найдут 25 миллионов долларов в течение следующих 10–12 минут, то обанкротятся не менее пятидесяти банков Фондовой биржи». И банкиры собрали достаточно средств, чтобы удержать банковскую систему на плаву.
Морган совладал не только с собратьями-банкирами, но и со всеобщей паникой. Он отправил одну группу своих юристов в СМИ, чтобы те рассказали людям о финансовых деталях принимаемых мер по спасению банков, а другую — к священникам, чтобы уговорить их подтвердить хорошее состояние банковской системы на предстоящей воскресной проповеди [Robert F. Bruner and Sean D. Carr, The Panic of 1907: Lessons Learned from the Market’s Perfect Storm (Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, 2007), 100–103.] (Помните: если людей убедить в том, что паника прекратилась, она прекратится.)
Кризис был предотвращен, но исключительно благодаря вмешательству двух богатейших людей страны. Джон Рокфеллер также выделил крупную сумму. В один момент, чтобы обеспечить выплаты американским вкладчикам, он отдал в залог половину своего богатства [Ron Chernow, Titan: The Life of John D. Rockefeller, Sr. (New York: Random House, 1998), 543.]. В ходе всех этих событий в профессиональном сообществе уверенно формировался консенсус по поводу необходимости учредить в стране центральный банк, как это сделала Англия еще в 1694 году и Франция в 1800-м [Lawrence J. Broz, The International Origins of the Federal Reserve System (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997), xi; and Ben S. Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2013), 5.]. В 1913 году после длительного исследования предмета Конгресс и президент Вудро Вильсон приняли Закон о Федеральном резерве, согласно которому в качестве центрального банка страны создавалась Федеральная резервная система. Как уже отмечалось в главе 5, из-за сильной оппозиции, выступающей против централизованной власти, которая ранее обрекла на гибель Первый и Второй банки Соединенных Штатов Америки, структура ФРС носит децентрализованный характер. Она состоит из двенадцати региональных банков, разбросанных по всей стране, с центральным органом в Вашингтоне, обеспечивающим надзор и координацию [Davies, A History of Money, 502.]. Данным законом учреждались также банкноты Федерального резервного банка, которые приобретали статус законного платежного средства, по требованию конвертируемого в золото [Brands, Greenback Planet, 32–33.]. Эти бумажные деньги лежат в наших кошельках и сегодня (хотя больше и не подлежат обмену на золото).
Явная роль ФРС заключалась в содействии финансовой стабильности и предотвращении хронических банковских паник [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 14.]. ФРС становилась кредитором последней инстанции, который обязан был обеспечивать временным кредитованием любой жизнеспособный банк, столкнувшийся с массовым уходом вкладчиков. Другие обязанности ФРС появились со временем. Как отмечает бывший вице-председатель Совета управляющих ФРС Роджер Фергюсон, «изначально Закон о Федеральном резерве не содержал практически никаких явных целей системы» [Roger W. Ferguson, Jr., «The Evolution of Central Banking in the United States», speech, European Central Bank, Frankfurt, Germany, April 27, 2005.], [Право устанавливать процентные ставки независимо от Министерства финансов ФРС предоставили только в 1951 году. В 1977 году Конгресс внес поправки в Закон о Федеральном резерве, сформулировав четкие цели ФРС: «Обеспечивать максимальную занятость населения, ценовую стабильность и умеренные долгосрочные процентные ставки». Теперь это известно, как двойной мандат, несмотря на то что в формулировке определены не две, а три цели. См. https://www.richmondfed.org/publications/research/special_reports/treasury_fed_accord/background/; и Ferguson, The Evolution of Central Banking in the United States.]. Первым серьезным испытанием для ФРС стал крах фондового рынка 1929 года и сопутствующие ему экономические проблемы. И надо признать, ФРС этот экзамен с треском провалила [Davies, A History of Money, 509.]. В следующей главе этот провал описывается в мельчайших деталях, поэтому пока пропустим депрессию и Вторую мировую войну. Скажу только, что в 1930-х годах в стране обанкротилось почти 10 тысяч банков [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 22.]. Историк экономики Глин Дэвис высказался по этому поводу так: «ФРС, которая создавалась ради обеспечения страны эластичными деньгами, попросту задушила своего пациента» [Davies, A History of Money, 509.].
Бреттон-Вудс: больше чем просто живописное место для отпуска
Отель Mount Washington уютно пристроился у подножия горы Вашингтон, самого высокого пика на северо-востоке, в городе Бреттон-Вудс. Это отличный лыжный курорт, особенно для спусков по пересеченной местности, и прекрасное место для летнего и осеннего отдыха.
Фанатики экономики могут также посетить комнату в гостинице, где было подписано Бреттон-Вудское соглашение — международный договор, определивший архитектуру международной финансовой системы в послевоенный период. Летом 1944 года представители 44 стран собрались в Бреттон-Вудсе, чтобы создать систему, которая защищала бы мир от финансовых проблем и передряг, потрясавших его в 1930-е годы. Система, созданная в ходе конференции, базировалась главным образом на идеях двух человек: британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса и Гарри Декстера Уайта, экономиста Министерства финансов США [Sandra Kollen Ghizoni, Federal Reserve Bank of Atlanta, «Establishment of the Bretton Woods System», Federal Reserve History, https://www.federalreservehistory.org/Events/DetailView/28.]. (К слову сказать, ближе к концу переговоров Кейнс пережил небольшой сердечный приступ [Brands, Greenback Planet, 63–64.].) Было ясно, что США выходят из Второй мировой войны в статусе доминирующей военной и экономической державы Запада, оттеснив Англию на задний план в обеих ролях. Разработанная в итоге система отражала превосходство Америки: все основные мировые валюты привязывались к доллару с использованием золотого стандарта США. Генри Брэндс выдвинул такую гипотезу: «Возможно, инфаркт Кейнса был тогда спровоцирован вовсе не жестким графиком переговоров, а пониманием того, что Бреттон-Вудское соглашение окончательно затмило Великобританию и фунт стерлингов Америкой и ее долларом» [Brands, Greenback Planet, 64.].
США подтвердили прежнюю стоимость доллара, привязав его к золоту по курсу 35 долларов за унцию (по цене, установленной Рузвельтом десять лет назад), и пообещали, что любая страна сможет обменять доллары на золото по этому курсу. Это был «якорь» системы — стоимость всех остальных валют, участвовавших в соглашении, с тех пор определялась в долларах. Страны обязались придерживаться установленной привязки — обменного курса — с возможностью отклонения в небольшом диапазоне [Brands, Greenback Planet, 64.]. Например, если фунт стерлингов дорожал (его стоимость повышалась) по отношению к доллару до такой степени, что курс грозил выйти из указанного диапазона, Банк Англии должен был продать фунты на международном рынке и купить доллары, тем самым снизив стоимость фунта стерлингов по отношению к доллару. В результате этих мер две валюты вновь возвращались к фиксированному уровню. Чтобы укрепить систему, делегаты учредили Международный валютный фонд — международную организацию, которая будет одалживать деньги странам, у которых возникнут трудности с сохранением привязки [Ghizoni, «Establishment of the Bretton Woods System».].
Бреттон-Вудское соглашение узаконило курс доллара как резервную мировую валюту — по сути, новое золото. Центральные банки других стран мира обязывались иметь в запасе доллары на случай стабилизации валютных курсов и оплаты международных долгов. Однако, в отличие от золота, американское правительство могло печатать доллары — в неограниченном количестве и при относительно небольших затратах. Даже после того как Бреттон-Вудское соглашение было расторгнуто, доллар сохранил международное господство. Позже, в 1960-е годы, министр финансов Франции описал это однобокое соглашение, как «непомерную привилегию» доллара. Как объясняет Барри Эйхенгрин в своей весьма удачно озаглавленной книге «Непомерная привилегия» [Эйхенгрин Б. Непомерная привилегия. Взлет и падение доллара. Изд-во Института Гайдара, 2013. Прим. ред.], «на печать стодолларовой купюры Бюро по выпуску денежных знаков и ценных бумаг США тратит всего несколько центов, а другим странам, чтобы получить такую банкноту, приходится выкладывать реальные товары на 100 долларов» [Barry Eichengreen, Exorbitant Privilege: The Rise and Fall of the Dollar and the Future of the International Monetary System (New York: Oxford University Press, 2011), 3.].
Назначив доллар на роль мировой резервной валюты, Бреттон-Вудское соглашение официально закрепило экономическое господство Америки в послевоенном мире. Эта новая денежная система в сочетании с расходами в рамках плана Маршалла (американская программа восстановления Европы после Второй мировой войны) в 1950–1960-е годы в значительной мере способствовала быстрому экономическому росту как США, так и других стран мира. Япония и Германия — две сильнее остальных пострадавшие в результате войны страны — постепенно крепли, становясь мощными экономическими державами [Brands, Greenback Planet, 68–69.]. Однако к 1965 году гегемония доллара стала объектом яростных нападок. Тогдашний президент Франции Шарль де Голль объявил, что французы намерены потребовать возврата золота на сумму в 400 миллионов долларов, находящегося в хранилищах Федерального резервного банка Нью-Йорка [William L. Silber, Volcker: The Triumph of Persistence (New York: Bloomsbury Press, 2012), 43.]. Де Голль также отметил, что «американский империализм… принимает совершенно разные формы, но самой коварной является доллар» [Brands, Greenback Planet, 75.]. Высказывания де Голля привлекли внимание Америки к весьма тревожному факту: если центральные банки всего мира вдруг потребуют обменять их долларовые резервы на золото, ей, конечно же, не хватит драгметалла для удовлетворения всех требований [Silber, Volcker, 43.]. А это вновь возвращало мир к проблеме массового изъятия вкладов из банков — с той лишь разницей, что центром международной финансовой системы теперь были бумажные деньги.
До 1969 года, когда пост президента США занял Ричард Никсон, ситуация постоянно ухудшалась. Америка импортировала гораздо больше, чем экспортировала, и дефицит платежного баланса быстро истощал запасы золота в хранилищах ФРС [Brands, Greenback Planet, 77.]. А страны, продавая США больше, чем покупали, накапливали доллары, которые в любой момент могли предъявить к оплате золотом. Министр финансов времен правления Никсона Джон Коннолли красноречиво описал, как воспринимали эту усугубляющуюся проблему в администрации президента: «Иностранцы собираются нас одурачить. Наша задача — одурачить их первыми» [Brands, Greenback Planet, 77.]. В августе 1971 года Никсон преуспел в выполнении этого плана. В пятницу, 13-го, Никсон отправился в загородную резиденцию в Кэмп-Дэвиде с группой лучших экономических советников. В те исторические выходные было принято решение закрыть «золотое окно», из чего следовало, что другие страны больше не смогут обменять доллары на золото. В воскресенье вечером Никсон обратился к нации (и ко всему миру) с заявлением о том, что отныне доллар не привязан к золоту. Он также объявил о введении государственного регулирования в области заработной платы и цен — тщетная попытка справиться с ростом инфляции в стране [Sandra Kollen Ghizoni, Federal Reserve Bank of Atlanta, «Nixon Ends Convertibility of U.S. Dollars to Gold and Announces Wage/Price Controls», Federal Reserve History, November 22, 2013, https://www.federalreservehistory.org/Events/DetailView/33.]. В 1933 году Франклин Рузвельт аннулировал право граждан Америки обменивать доллары на золото, теперь же этого права лишались и центральные банки других стран [Silber, Volcker, 91.]. В течение двух последующих лет основные финансовые державы мира изо всех сил пытались спасти Бреттон-Вудскую систему, но время было упущено [Brands, Greenback Planet, 83.]. Мировые валюты больше не привязывались ни к какому сырьевому товару.
Стагфляция: и еда здесь ужасная, и порции слишком маленькие
В 1970-е годы мы столкнулись сразу с несколькими историческими аномалиями: диско, спортивные костюмы, плохие волосы и стагфляция. Лично я испытываю особо сильные негативные чувства к первым трем, а все потому, что в средней школе меня насильно заставляли ходить на уроки танцев, где я был вынужден выделывать коленца под фонограмму из фильма «Лихорадка субботнего вечера», но мы с вами обсудим стагфляцию — причудливую комбинацию острой инфляции и высокого уровня безработицы. Как я до сих пор пытался объяснить, высокий уровень инфляции и высокий уровень безработицы не должны сосуществовать в нормальных условиях. Инфляция, как правило, начинается, когда экономика наталкивается на собственное скоростное ограничение: компании повышают цены, если спрос на их товары превышает предложение, что обычно происходит, когда большинство граждан получают зарплату. А заработная плата начинает расти, когда для экономики характерна практически полная занятость населения: тогда компаниям для привлечения новых работников приходится повышать зарплату.
При высоком же уровне безработицы цены и заработная плата обычно падают или по крайней мере не растут. Универмаг с большими запасами нереализованных товаров вряд ли станет повышать цены. Перефразируя Вуди Аллена, безработица и инфляция — это как маленькие порции и скверные блюда: как правило, проблемой является только одно из двух. Но не в ситуации, сложившейся в 1970-х.
Экономисты до сих пор не могут понять, что же именно тогда пошло не так. Как в случае со спортивными костюмами и диско, мы, скорее всего, никогда не узнаем, кого в этом винить. И все же у нас есть веский аргумент, что ФРС неправильно управляла денежной массой, чересчур долго удерживая процентные ставки на чрезмерно низком уровне. Аллан Мельцер, экономист Университета Карнеги — Меллона и автор всеобъемлющей истории ФРС, критиковал деятельность системы в 1970-х за то, что она работала только на двух скоростях: слишком быстро либо слишком медленно [Allan H. Meltzer, «Inflation Nation», New York Times, May 3, 2009.]. Ситуация усугублялась популярностью теории, которую поддерживали многие макроэкономисты того времени. Ее суть состояла в том, что более высокая инфляция ведет к более низкому уровню долгосрочной безработицы — так называемая кривая Филлипса (названная в честь экономиста Уильяма Филипса, уроженца Новой Зеландии, который первым вывел это соотношение). При таком подходе для снижения уровня безработицы необходимо повышение уровня инфляции. Впоследствии эта теория была полностью опровергнута. (Милтон Фридман прозорливо выступал против нее еще в 1960-е [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 33.].) Но большинство экономистов по-прежнему считают, что кривая Филлипса применима в краткосрочной перспективе, если инфляция возникает неожиданно. Потребители заблуждаются, полагая, что становятся богаче, поэтому больше тратят. Фирмы реагируют на более высокие расходы потребителей увеличением объемов производства. Помните фирму Берта Big Beef из главы 2? Постепенно этот эффект ослабевает, так как и потребители и компании со временем понимают, что хотя у них стало больше денег, цены тоже выросли примерно на ту же сумму. Как объяснил Бен Бернанке: «Аналогией может послужить шоколадный батончик: вы съедаете шоколадку, и в краткосрочной перспективе это дает вам прилив энергии, но со временем вы от этого просто толстеете» [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 32–33.].
Кредитно-денежную политику осложняло также нефтяное эмбарго, введенное ОПЕК (Организацией стран — экспортеров нефти) в отношении США в 1973 году в знак протеста против американской политики на Ближнем Востоке. Цены на нефть выросли в четыре раза, приведя к явлению, которое экономисты называют «шоком предложения», то есть к нарушению функционирования экономики, одновременно провоцирующему повышение цен и снижение объемов производства. В 1970-е экономист Артур Оукен разработал так называемый индекс мучений, объединивший показатели инфляции и безработицы. Так вот, в годы президентства Джимми Картера средний индекс мучений превышал 16 % — это самый высокий показатель среди всех президентов США за послевоенный период. К концу срока правления Картера, в 1980 году, индекс достиг почти 20 %. Это в значительной мере объясняет, почему Картера не переизбрали на второй срок [«Index by President», United States Misery Index, https://www.miseryindex.us/indexbyPresident.aspx.].
Впоследствии экономисты Алекс Никольско-Ржевский и Дэвид Папелл заново проанализировали данные за тот период, учтя логичные прикидки относительно скоростного ограничения экономики с точки зрения полной занятости. И в итоге пришли к выводу, что если ФРС нацеливалась на 2-процентную инфляцию, то ставка по федеральным кредитным средствам (целевая краткосрочная процентная ставка ФРС) была слишком низкой [Alex Nikolsko-Rzhevskyy and David H. Papell, «Taylor Rules and the Great Inflation», Journal of Macroeconomics 34, no. 4 (2012).]. Тем временем люди начали воспринимать рост цен, как суровую реальность, не зависящую от состояния экономики, что позволяло компаниям поднимать их без привязки к реальной экономической ситуации в стране и, следовательно, существенно усложняло ФРС задачу борьбы с инфляцией. Аллан Мельцер утверждает, что в какой-то момент этой борьбы ФРС просто пала духом. Он пишет: «Когда их антиинфляционные меры приводили к повышению уровня безработицы до 6,5–7 %, они забывали о своих обещаниях и вновь начинали увеличивать денежную массу и снижать процентные ставки» [Meltzer, «Inflation Nation».]. А, как мы уже говорили, чем глубже инфляционные ожидания проникают в общественное сознание, тем болезненнее меры, призванные остановить этот процесс. Как отмечает Бен Бернанке, «свободная монетарная политика усугублялась другими политическими ошибками». Правительство испытывало дефицит по оплате расходов как на войну во Вьетнаме («пушки»), так и на социальные нужды («масло»), что еще сильнее снижало спрос. Помните наше метафорическое представление экономической модели в виде учебного автомобиля, оснащенного сразу двумя комплектами педалей, где один предназначен для управления кредитно-денежной политикой, а второй — бюджетной? К началу 1970-х годов и ФРС и Конгресс выжимали педаль в пол. А затем, когда экономика превысила скоростной предел, администрация Никсона попыталась бороться с инфляцией путем введения государственного регулирования заработной платы и цен. Милтон Фридман сравнил такую политику с попыткой починить перегревшуюся печь, разбив термостат. Цены на какое-то время искусственно снизились, а потом политика дала сбой, и «цены взмыли вверх, словно отпущенная пружина», как описал Бен Бернанке. В сочетании с неудачно совпавшим с этими событиями нефтяным эмбарго ОПЕК гремучая смесь ошибочных политических мер и решений привела к, казалось бы, неразрешимой экономической проблеме [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 32–34.].
Возможно, она и вправду стала бы таковой, если бы в августе 1979 года главой Федеральной резервной системы назначили не Пола Волкера, а кого-то другого. Волкер (яростный борец с инфляцией) взялся за дело, исполненный решимости положить конец обесцениванию денег. Мужество, проявленное им в этой битве, подробно описано в главе 5. Через три месяца после назначения Волкера Комитет по операциям на открытом рынке ФРС (также возглавляемый Волкером) резко повысил процентные ставки. Волкер знал, что для того чтобы избавить страну от инфляционных ожиданий, потребуется долгосрочное сокращение денежной массы — невзирая на неизбежные краткосрочные экономические издержки этой меры. Глава ФРС тут же подвергся жестокой критике со стороны широкой общественности и политиков в связи с ростом безработицы, которая превысила 10-процентный уровень. Но упорство Волкера принесло нужные плоды: инфляция снизилась с 12 % в 1980 году до 3 % к середине 1983-го [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 35.]. В 1987 году Волкер ушел в отставку, и его сменил Алан Гринспен, который управлял ФРС до 2006 года.
Великое успокоение: спасибо тебе, Человек — борец с инфляцией
К 1980-м диско, спортивные костюмы и хроническая инфляция, на наше счастье, практически канули в Лету. Последующие два десятилетия стали уникальным периодом долгосрочного низкого уровня инфляции и слабого колебания показателя роста ВВП. Даже бедствия вроде краха фондового рынка 1987 года, первой войны в Персидском заливе и пузырей доткомов вызвали лишь незначительную рябь на поверхности безмятежной экономики. Правда, у нас есть основания полагать, что тогдашний глава ФРС Гринспен слишком долго удерживал процентные ставки на чрезмерно низком уровне, что спровоцировало надувание пузыря на рынке недвижимости, который, в свою очередь, стал предвестником финансового кризиса 2008 года. Эту тему мы обсудим в следующей главе. Сейчас же важно отметить, что 25-летний период с 1983 по 2008 год был единственным в своем роде за всю американскую историю. Как сказал Бен Бернанке, «одним из главных достижений Гринспена за все время пребывания на посту главы ФРС является обеспечение относительной экономической стабильности… Улучшения в этом плане были настолько существенными, что данный период вошел в историю как Великое успокоение — в отличие от Великой стагфляции 1970-х или Великой депрессии 1930-х. Это Великое успокоение было реальным и поистине поразительным явлением» [Bernanke, The Federal Reserve and the Financial Crisis, 38.].
Но на международной арене все обстояло не столь радужно. Коллапс Бреттон-Вудской системы заставил основные мировые экономические державы принимать экстренные меры для координации обменных курсов и глобальных потоков капитала. Однако даже успешные усилия в этом направлении, такие как соглашение «Плаза», носили ситуативный, а не системный характер. Как мы рассказывали в главе 6, в 1985 году ведущие державы мира встретились в Нью-Йорке, чтобы скоординировать политику и в итоге обесценить доллар. (Основным торговым партнерам Америки настойчиво советовали способствовать ослаблению доллара — что было на руку прежде всего американским экспортам, — потому что торговый дефицит США вырос настолько сильно, что начал восприниматься как угроза глобальной стабильности.) За следующие два года стоимость американской валюты упала на 40 % — фактически чрезмерно. И в 1987 году те же игроки вновь встретились в Париже (и заключили так называемое Луврское соглашение), чтобы стабилизировать доллар. Тем и ограничились. Мир и по сей день живет без какого-либо формального процесса или института, который координировал бы экономическую политику разных стран таким образом, чтобы стабилизировать глобальную экономическую систему и обеспечить процветание всех и каждого.
2008 год: все было плохо. Очень плохо. Хуже, чем вы думаете
Конец периода Великого успокоения оказался вовсе не спокойным. В начале 2000-х годов рынок недвижимости был, как любят говорить экономисты, «вспененным». Цены неуклонно росли, и на этот рынок выходило все больше и больше людей. А банки охотно одалживали им средства. Безработный? Нет активов? Без проблем. Расскажу короткую историю из собственной жизни: в 2005 году кандидатуру моего пса Бастера, симпатичного, но во всем остальном в общем-то совершенно заурядного лабрадора-ретривера, предварительно одобрили как кандидата на получение карты Visa. Вероятно, при желании он смог бы получить и разрешение на ипотеку. А почему бы и нет? Цены на жилье росли так бодро, что Бастер, возникни у него проблемы с платежами, вполне мог бы выгодно продать свою отличную конуру. И практически никто — ни кредиторы, ни заемщики — не задумывался о том, что произойдет, если цены на недвижимость перестанут расти, не говоря уже о том, что они могут начать снижаться.
Теперь-то мы знаем, чем это заканчивается.
В следующей главе я представлю вам более вопиющие подробности, в том числе расскажу о различиях между реакциями на кризисы 1929 и 2008 годов. А сейчас позвольте предложить любопытные сведения о том, насколько плохо все могло закончиться в 2008 году. Бывший сенатор от штата Нью-Гемпшир Джадд Грегг, главный человек по вопросам бюджета и финансов в Республиканской партии, вспоминает, как вскоре после краха Lehman Brothers в сентябре 2008 года его срочно вызвали в Капитолий с важного приема. Администрация Буша пыталась тогда обеспечить правовую защиту финансовой системы. Эти попытки в конечном счете воплотились в Программу по спасению проблемных активов (Troubled Asset Relief Program — TARP). Так вот, Грегг вспоминает:
Мне позвонили около девяти часов вечера из офиса Митча Макконнелла, который попросил меня помочь скоординировать усилия республиканцев Сената, направленные на выход из финансового кризиса. Митч сказал, что я должен приехать в Капитолий немедленно, и спросил, могу ли я быть там через пятнадцать-двадцать минут. Я заверил, что да. Приехав в Капитолий, я прошел в комнату S-219, которая находится недалеко от зала заседаний Сената. Там уже находились Крис Додд, Чак Шумер и Кент Конрад. От банковского комитета Палаты представителей были Барни Фрэнк и Спенсер Бахус.
Затем в комнату вошел Гарри Рид, и, кажется, вместе с ним пришел Митч. Гарри сказал: «Минут через десять прибудут глава ФРС Бернанке и министр финансов Полсон. Я хочу, чтобы вы их внимательно выслушали. То, что они скажут, чрезвычайно важно». После этих слов Рид и Митч удалились.
Минут через пять пришли Бен Бернанке и Генри Полсон с еще несколькими сотрудниками, их было немного. Все расселись, и глава ФРС без вступительных слов сказал: «Если Полсон не получит то, о чем просит, и если он не получит этого в течение следующих 72 часов, всю банковскую систему США ждет крах, и это повлечет за собой крах всей мировой банковской системы» [Judd Gregg, interview with author, April 29, 2015.].
Автор страницы, прочла книгу: Сабина Рамисовна @ramis_ovna