23.03.2021 Обновлено 12.04.2024
Книга "Полночное небо" Лили Брукс-Далтон (2021) Глава 11
Глава одиннадцатая. Полночное небо Лили Брукс-Далтон. / Good morning, midnight Lili Brooks-Dalton.
11
Итальянский Язык >> здесь <<
Августин и Айрис добрались до небольшого лагеря у озера под вечер и зашли в первую же палатку, попавшуюся на пути, – скромное, но уютное убежище, которое спасло их от промозглой погоды. Несмотря на некоторую обветшалость, сильный запах плесени и скудное убранство, именно здесь Августин впервые за многие годы почувствовал себя как дома.
Внутри нашлись четыре раскладушки с холщовыми матрасами, керосиновая печка, газовая плитка и кое-какая мебель. Алюминиевые стержни, которые поддерживали виниловый полог, дугами изгибались над головой, будто ребра кита. Посреди помещения стоял маленький столик в окружении нескольких складных стульев, за ним – рабочий стол, заваленный синоптическими картами и тетрадями с метеоданными, небольшой генератор и несколько деревянных ящиков с книгами. В центре стола сгрудилось с десяток закопченных керосиновых ламп, а на фанерном полу пестрел калейдоскоп потертых ковров и ковриков. Небольшое помещение дышало уютом и человеческим теплом, чего так сильно не хватало в обсерватории Барбо. Место, несомненно, было обжитое. Люди готовили здесь обеды, читали книги, отдыхали.
Путники сбросили свою поклажу и внимательно осмотрели вещи, оставшиеся от предыдущих жильцов. Ящики были полны книг в мягких обложках; кроме множества любовных романов имелись детективы и два простеньких справочника по кулинарии. Матрасы на раскладушках лежали в защитных полиэтиленовых чехлах. Расстегнув один, Августин обнаружил там еще и несколько шерстяных одеял, смятую простыню и бесформенную подушку. Он вытащил простыню и расстелил на тонком матрасе, зафиксировав углы с помощью резинки. Взбил подушку. Развернул и аккуратно сложил одеяла, зажег на столе пару ламп. Потом распахнул входную дверь и подпер ее деревяшкой, чтобы впустить в помещение остатки вечернего света. Плесневелый дух запустения, царивший внутри, начал потихоньку выветриваться.
Айрис вышла прогуляться и села недалеко от кромки озера, рисуя на снегу восьмерки острым камнем. Августин нашел рядом удобный валун и тоже немного посидел на берегу, любуясь видом. На душе было хорошо. Путешествие себя оправдало. Они добрались. Да, назад им не вернуться – тем не менее, Августин чувствовал себя в безопасности. Он не видел вокруг следов поспешного бегства – ни зловеще пустого ангара, ни покинутой взлетной полосы, поэтому здешний лагерь представлялся скорее оазисом, нежели местом изгнания.
Солнце пропало из виду, захваченное в плен горами, что кольцом окружали озеро; краски неба постепенно сгущались до темной синевы. Путники молча слушали, как поскрипывает лед. Они никуда не спешили: впереди было много дней, чтобы исследовать окрестности. Где-то в горах завыл волк, еще один ответил ему с другого берега. Уже совсем стемнело; над головами пролетела полярная сова и спланировала на штырь антенны, откуда принялась с любопытством глядеть на незваных гостей. На небе проклюнулись первые звезды.
– Есть хочешь? – спросил Августин.
Айрис кивнула.
– Пойду что-нибудь состряпаю. – Он медленно, неуклюже встал с насиженного валуна.
Клонило в сон: наверняка на местной раскладушке не менее уютно, чем в гнездышке из спальных мешков в обсерватории, – и, уж конечно, намного удобнее, чем на мерзлой каменистой земле. Свет керосиновых ламп озарял помещение; отблески пламени плясали на стенах. Хорошо, что мы сюда добрались, подумал Августин. Он затопил керосиновую печку, оставив дверь открытой, чтобы Айрис могла прошмыгнуть внутрь, как только налюбуется первым в своей жизни водоемом, – оставалось только гадать, быстро ли ей надоест. Сам он не видел озер около года – с тех пор, как пролетал над фьордами, возвращаясь из последнего отпуска.
Близость озера вселяла надежду, что скоро в этих краях потеплеет. Закрыв глаза, Августин представил, как изменится пейзаж через месяц, когда разгорится полярный день, и журчащая весна наконец-то найдет сюда дорогу. Почва станет мягкой, и травы, полные жизненных соков, воспрянут из казавшихся бесплодными глубин. Лед начнет таять, превращая поверхность озера в жидкое зеркало. Эти мысли успокаивали. Возможно, пора перестать противопоставлять себя природе, подумал Августин. Хотя бы сейчас, хотя бы здесь.
С тех пор, как он остался один, с тех пор, как повстречал Айрис, он чувствовал такую привязанность к миру вокруг, какой не знал прежде. Когда-то движение небесных тел интересовало его больше, чем земля под ногами, – но те времена прошли. Вверх он уже нагляделся; теперь почва была ему милее, – как и мысли о том, что скоро она наполнится жизнью.
Когда печка начала прогревать помещение, Августин снял с себя верхнюю одежду. Он решил изучить содержимое тюков и ящиков возле газовой плитки и обнаружил огромные запасы съестного. В соседних палатках могло быть и того больше: зимы в этих краях были долгими, а поставки провизии – слишком редкими, чтобы полностью на них полагаться. Найдя сковородку с длинной ручкой – всю в пыли и липкую от жира, – Августин сполоснул ее в жестяном тазу. Воду он налил из большого изотермического бака, стоявшего в углу.
Августин поставил на горячую плитку влажную сковороду, которая тут же начала потрескивать и плеваться, и разогрел до золотистой корочки консервированный хаш из солонины. Разложил мясо по двум жестяным мискам и поджарил болтунью из яичного порошка. Среди запасов обнаружились большая банка растворимого кофе, сухое молоко и сгущенка. Настоящий клад, подумал Августин. Когда Айрис приступила к еде, он поставил нагреваться котелок с водой для кофе, а затем тоже сел за стол.
– Ну как, съедобно?
Девочка кивнула, за обе щеки уплетая жаркое.
Когда вода вскипела, Августин намешал себе кофе, подсластив его щедрой порцией сгущенки, и решил, что это самый чудесный напиток, который ему доводилось пробовать.
Поужинав, Августин и Айрис сложили миски одна в другую и немного посидели молча, наслаждаясь полутонами тишины под мерное гудение керосиновой печки. Помещение оставалось удивительно теплым, даже когда снаружи начало холодать. Августин сложил посуду в таз, где она осталась до утра. Сперва он подготовил постель для Айрис. Спать поодаль друг от друга было непривычно: в обсерватории они спали рядом, чтобы не замерзнуть. Айрис наблюдала, как Августин снимает полиэтиленовый чехол, вытряхивает оттуда простыню и стелет ее на матрас. Морозоустойчивые спальные мешки из обсерватории пригодились в качестве одеял.
Ночью Августина разбудил волчий вой. Похоже, неподалеку бродила целая стая – скорее всего, в горах на пути к лагерю. Возможно, звери обнюхивали брошенный снегоход или даже успели пометить его, как свой. На здоровье, подумал Августин и снова уснул.
* * *
Утром Августин повалялся на раскладушке пять лишних минут, наслаждаясь теплом: спасибо исправно работавшей печке. Поднимаясь с постели, он услышал, как в суставах что-то похрустывает, – словно где-то внутри со стуком падают, задевая одна другую, костяшки домино. Тело ныло после вчерашнего падения со снегохода, но вроде умирать не собиралось. Августин нагрел немного воды, а затем, вооружившись металлической губкой и куском мыла, отдраил сковородку и жестяные миски, дожидавшиеся в тазу. Разобравшись с посудой, он вышел прогуляться. Из тонкой серебристой трубы над их новым жилищем клубами вырывался дымок, постепенно растворяясь в бледной синеве неба. Солнце поднялось уже довольно высоко над горами.
Услышав глухой перестук и знакомое мрачноватое мурлыканье, Августин пошел на звук и обнаружил девочку у озера. Она сидела на перевернутой лодке, скрестив худенькие ножки, и палкой отстукивала по суденышку незамысловатый ритм. Зеленый помпон на ее шапке задорно подскакивал в такт. Августин помахал своей спутнице, она ответила – и продолжила барабанить. Что-то в ней поменялось, подумал Августин и через мгновение понял, что именно: она выглядела счастливой. Он оставил ее музицировать и вернулся в лагерь.
Поселение состояло из трех жилых палаток, выстроившихся в ряд: двух белых и одной зеленой; позади стояли бочки с керосином и баллоны с газом. Вторая белая палатка походила на ту, что облюбовали путники, однако была скуднее обставлена. В ней стояли две раскладушки – как догадался Августин, запасные спальные места, которые использовались в летний сезон, когда население лагеря прибывало. Зеленая палатка служила продовольственным складом, где ко всему прочему обнаружились столовые приборы и утварь. В теплые и более людные месяцы здесь, видимо, размещалась кухня. А зимой, когда готовить приходилось уже в меньших объемах, кухня переезжала в палатку-общежитие.
В летней кухне рядами выстроились банки с консервированными и дегидрированными продуктами. Тут были и фруктовые смеси, и растворимый кофе, и пюре из шпината, и какое-то неизвестное мясо. Двоим этого хватило бы на долгие годы. Разнообразие продуктов впечатляло, количество превосходило самые смелые ожидания. Качество вызывало некоторые сомнения, – но раньше дела обстояли гораздо хуже. Во всяком случае, голод и смерть от холода здесь не грозили.
Выбравшись на свежий воздух, Августин заметил, что ветер совсем утих. Солнце потихоньку прогревало окрестности, и температура стала довольно комфортной – по ощущениям, около тридцати пяти градусов по Фаренгейту [5]. Августин ослабил узел шарфа и немного постоял не шевелясь, чувствуя, как солнечные лучи напитывают энергией усталую морщинистую кожу. Давно ему не было так хорошо.
Он снова заметил зайцев-беляков на островке посреди озера. Они скакали вверх-вниз, словно пытаясь получше рассмотреть чужака. Интересно, мелькнула мысль, они каждое лето проводят на острове? Или успевают перебраться на большую землю перед тем, как лед растает, – а потом, на свой страх и риск, разбегаются по окрестным предгорьям? А может – Августин усмехнулся – эти зайцы неплохо плавают?
В лагере имелась еще одна постройка – хижина возле антенной решетки. Это прочное строение из дерева и металла стояло поодаль от группы палаток, ближе к метеооборудованию. Августин уже взялся за дверную ручку и вдруг замер, сам не зная, почему. Спешить некуда, подумал он и разжал пальцы. Да, надежда наладить связь с внешним миром послужила причиной всего путешествия, но теперь это казалось делом второстепенным. Повернувшись к озеру, он увидел, как девочка, лежа на днище перевернутой лодки, задумчиво смотрит в небо, а самодельная барабанная палочка покоится у нее на груди, словно погребальный букет. Августин подошел ближе.
– Не хочешь прогуляться?
Айрис оседлала лодку, болтая ногами, и пожала плечами – «идем». Августин взял ее за руку и помог спрыгнуть на землю.
– Что ж, – сказал он, – вперед к неизведанному!
* * *
Лед все еще был прочным, несмотря на скрипы. Августин и Айрис катались по скользкой замерзшей глади, бегали наперегонки, прыгали, кружились – и конечно, то и дело падали. Девочка хотела добраться до острова, но на полпути у Августина начали заплетаться ноги – как будто устали его держать. Когда он во второй раз запнулся и упал на колени, пришлось повернуть обратно. Два зайца, навострив уши и трепеща усиками, смотрели чужакам вслед. В двухстах ярдах от берега Августин присел отдохнуть. Айрис осталась рядом и с молчаливой заботой потрогала его лоб, словно играя в доктора.
Когда они вернулись в палатку, Августин лег на раскладушку, а девочка приготовила ему кофе. Напиток вышел пресным и водянистым: она развела слишком мало порошка и забыла добавить сгущенки, но Августин с благодарностью выпил все до капли. Потом он уснул, а когда открыл глаза, снаружи уже вечерело. Айрис сидела за карточным столиком и увлеченно читала дамский роман, беззвучно шевеля губами. На обложке неистово обнималась парочка в полупрозрачных шелковых одеждах.
– Интересно? – Голос Августина прошелестел так сипло, как будто впервые прорезался после недели молчания.
Девочка пожала плечами, неопределенно махнув ладошкой: «Ну, так себе». Дочитав страницу, она положила раскрытую книгу на стол корешком наверх и развела бурную деятельность в кухонном углу. Вскоре стало понятно, что она пытается повторить вчерашний ужин, который приготовил Августин. Он почувствовал гордость: выходит, ему удалось научить ее чему-то полезному, пусть и неосознанно. Возможно, что-то подобное чувствуют отцы, когда гордятся детьми, подумал он. Запах солонины разбудил его аппетит. Как только еда была готова, Августин доковылял до стола, и они с Айрис вместе поужинали при свете керосиновых ламп.
Когда Августин домыл посуду, Айрис уже спала на его раскладушке, полумесяцем свернувшись вокруг недочитанной книги. Он запер дверь на маленькую щеколду, чтобы ветер не ворвался к ним посреди ночи, а потом немного погрел влажные руки у печки. Погасив керосиновые лампы, лег на раскладушку, где спала Айрис, кое-как угнездившись сбоку на узком матрасе. Девочка слегка подвинулась, сбросив книгу на пол, но не проснулась. Августин засыпал, слушая ее дыхание, и наконец понял, что было причиной сверлившего душу страха, который мучил его последнее время: любовь.
* * *
Старшие классы школы и почти все годы в колледже Августин провел, словно прячась от окружающих под мантией-невидимкой. Тихий, умный и недоверчивый юноша, лишь на последнем курсе он узнал, что две девушки, сидевшие с ним рядом на занятиях по термодинамике, давно положили на него глаз. Стоит ему захотеть, и он получит любую из них, – а может, сразу обеих. Другой вопрос, хотел ли он этого? И что бы стал делать дальше?
У него уже был секс – однажды, в старших классах, – и он счел это занятие довольно приятным, но слишком суетливым, чтобы всерьез им увлечься. И все же этот способ романтической подзарядки его манил, как и все неизведанное. Было здесь нечто сложнее простого сплетения человеческих тел, и это касалось загадочной сферы эмоций. Августин никогда не отступал перед сложной научной задачей, поэтому, недолго думая, переспал сначала с одной сокурсницей, а затем и с другой.
Девушки оказались подругами по студенческому клубу, быстро узнали, что встречаются с одним и тем же парнем, и очень разозлились на него и друг на друга. Семестр прошел на фоне слез и писем с угрозами; одну из девушек даже исключили из колледжа. Тем не менее, Августин счел эксперимент удавшимся. Он кое-чему научился и понял, что еще многое предстоит узнать.
В последующие годы он продолжил ставить опыты в сфере эмоций, разрабатывал новые, все более действенные способы привлечь женское внимание. Он активно, не скупясь на комплименты и подарки, добивался любви подопытных, а когда девушки наконец в него влюблялись, – бросал их. Это происходило постепенно: сперва он переставал звонить, потом – оставаться на ночь; затем прекращал нашептывать льстивые нежности. Девушки не хотели терять того, кем в мыслях уже завладели, поэтому с удвоенным рвением старались его удержать. Их сексуальные уловки становились изобретательнее, и Августин наслаждался этими дарами сполна, – а потом ругал подопытных за отсутствие гордости. Приглашения в кафе, кино или музей начинали поступать от них в одностороннем порядке. В конце концов Августин полностью рвал отношения. Он никогда не прощался и не тешил никого дежурным «дело не в тебе, дело во мне». Он просто исчезал навсегда. И если обиженная пассия находила его и припирала к стенке, он добивал ее равнодушием: вел себя так, словно встречался с ней только от скуки. Стыда он не чувствовал, только любопытство.
Женщины, которые пали жертвами его экспериментов, отзывались о нем довольно предсказуемо: козел, подлец, сукин сын, подонок. Награждали его и клиническими диагнозами: неисправимый лжец, социопат, псих, садист. Некоторые эпитеты его удивляли, хотя порой он думал: а вдруг они правдивы? Да, «козла» он, пожалуй, заслужил, – но «социопата»? Впрочем, когда ему было от двадцати до тридцати с небольшим – до того, как он получил работу в Нью-Мексико, – такая характеристика могла быть вполне справедливой. У всех своих женщин он наблюдал такие сильные чувства, каких никогда не испытывал сам. Всего лишь намек на симпатию с его стороны разжигал в них бурю эмоций.
Августин не помнил, любил ли свою мать или просто манипулировал ей в личных целях. Неужели уже в детстве он проводил эксперименты – смотрел, какие приемы работают, а какие нет? Возможно, он всю жизнь был таким?.. Ответы его не слишком интересовали – что только подтверждало верность предположений.
Он никогда и ничего не принимал близко к сердцу. Он хотел лишь заглянуть на территорию любви: посмотреть, что за цветы там цветут, что за звери обитают. Чем отличается влюбленность от плотского вожделения? Разные ли у них симптомы? Августин бесстрастно препарировал любовь – нащупывал ее границы, выявлял изъяны. Он не поддавался чувствам – он досконально их изучал. Его это развлекало: еще одна неизведанная область знаний. И хотя свою основную работу он считал гораздо более благородной, тем не менее, вопросы касательно любви не находили быстрых ответов, все время оставалось что-то непознанное. А Августин привык добираться до истины, поэтому продолжал свои изыскания.
Однако эксперименты таили опасность и для него самого. Когда-нибудь он должен был оступиться. Подопытных появлялось все больше, их чары становились коварнее. Он находил новых женщин в кафе, встречал их на работе, на прогулке. И все они друг друга знали – ведь когда меняешь девушек, как перчатки, проще всего приметить новую среди подружек предыдущей. Августин не утруждал себя извинениями. Легче было молча исчезнуть – устроиться в другую обсерваторию, получить новый исследовательский грант или уехать преподавать на другой конец страны. Начать с чистого листа. В любовных связях он видел лишь побочный проект, а во главе угла всегда оставалась работа – та, что посвящена звездам. Ему нравилось разнообразие женских тел, нравились груди, бедра и животики, – но только в качестве разгрузки после рабочего дня.
Поведение влюбленных женщин оставалось для него загадкой. Они раздували из мухи слона, часто несли всякий вздор.
Когда Августин получил свою первую ученую степень, его отец уже умер, а маму навсегда заточили в психиатрическую лечебницу. Других родственников у него не было, не у кого было учиться любви. Из детства он вынес блеклые воспоминания о болезни и безрадостных буднях.
Августин не любил смотреть телевизор, не читал романов. Знания он черпал из самой жизни, наблюдая за ней. Так он подошел и к вопросу любви: опытным путем установил, что она прячется в неистовом вихре не всегда приятных эмоций, – словно незримый и недостижимый центр черной дыры. Любовь не подчинялась логике и прогнозам. Эксперименты Августина лишь подтверждали, насколько чужды ему подобные материи. Со временем он пристрастился к алкоголю, а к женщинам охладел. Новый, быстрый способ забыться доставлял ему гораздо меньше проблем.
Когда Августину было за тридцать, его пригласили работать в Сокорро, штат Нью-Мексико. Там располагался Комплекс имени Карла Янского – центр передовых исследований в области радиоастрономии. Молодой и фотогеничный ученый, он привлек внимание прессы; его работа считалась прорывом в своей области. Но он знал, что еще не оставил значимого следа в истории, что настоящие открытия ждут его впереди. Цель была близка. Он чувствовал, что вот-вот представит миру теорию, которая вознесет его на научный олимп.
Слава беспринципного сердцееда сопровождала его повсюду, куда бы он ни направлялся, – как, впрочем, и репутация незаурядного и въедливого исследователя. Все обсерватории мира предлагали ему работу, да и университеты вовсю приглашали на должность профессора. Но Августин ненавидел преподавать, он всегда хотел – жаждал – познавать неизведанное.
Работа в Комплексе имени Янского стала для него непривычной передышкой от фундаментальных исследований, однако ему предложили кругленькую сумму, причем без нудного оформления бумаг и необходимости обивать пороги вышестоящих инстанций. Августин решил, что год-другой, посвященный радиоастрономии, вполне может дать тот толчок, который выведет его карьеру на новый уровень.
Он купил билет и, захватив свой единственный чемодан-страдалец, который колесил с ним по всему свету со студенческих лет, уехал в Сокорро. Встретили его радушно. Он быстро освоился, радуясь смене обстановки и возможностям, которые открывались на новом месте. Августин пробыл там почти четыре года – дольше, чем планировал изначально, дольше, чем где-либо еще со времен колледжа. Именно там, в Сокорро, он повстречал женщину по имени Джин.
Автор страницы, прочла книгу: Сабина Рамисовна @ramis_ovna