Создано 28.04.2021 Обновлено 30.06.2025

Книга "Вторая Очень Страшная История" (Тайна старой дачи 1992) А.Г.Алексин Глава 9

Глава девятая. Вторая очень страшная история (Тайна старой дачи) А.Г.Алексин.

Глава 9, В КОТОРОЙ Я ИЗ ОБВИНИТЕЛЯ СТАНОВЛЮСЬ ЗАЩИТНИКОМ

Писал я вторую «Очень страшную историю», и все время мне чего-то недоставало. Потом я сообразил, что не хватало погони. Бегство было, а погони не было. Детектив получился неполноценный… Но я, как и Валя Миронова, в данном случае не мог нарушать «правду жизни». Как было, так было… Но что-то вроде погони все-таки произошло: освободив из подземелья «голодного зверя», Покойник за нами как бы погнался. Верней сказать, он нас догонял. «Но все равно он бежал по нашим следам. Значит, в какой-то степени это можно считать погоней», — подумал я. И успокоился.

Догнал нас Покойник на платформе станции Антимоновка. Вид у него был до того героический, что наш литкружок сам собой расступился. И дважды освободитель оказался в центре. Дважды потому, что он освободил из подземелья «голодного зверя» и одновременно освободил от него нас.

Губами Покойник впился в кисть своей левой руки. Предполагалось, что он ранен… Но раны без крови никогда не бывает. А кровь Покойнику высосать не удавалось. Выпустив изо рта кисть левой руки, он произнес:

— Освободил!

Но это уже относилось к Племяннику Григорию. «А мы вас вот отсюда ударим… А мы вот отсюда воткнем… А мы вас по загривку, по голове!» Все это угрожало членам нашего литкружка. Если бы не Покойник… Так, к сожалению, получалось.

— То, что должен был выполнить он, — Покойник ткнул пальцем в Глеба Бородаева, — пришлось выполнить мне.

Он употребил именно глагол «выполнить», который в сознании людей соединен с красивым существительным «долг». О, как мы порой склонны украшать собственные поступки!

Мимо проходила дежурная по перрону, помахивая жезлом с красным металлическим кружком на конце, говоря интернационально-освободительным языком, свободно и независимо. Станция Антимоновка была конечная, даже называлась «железнодорожным узлом», а такие узлы всегда «распутывают» дежурные в форменной одежде.

— Где тут… прокуратура станции Антимоновка? — неожиданно для себя самого спросил я.

— Никакой прокуратуры у нас нет, — ответила она. И утвердительно еще раз махнула жезлом.

«Так, так… Мое расследование началось с подарка, сюрприза: прокуратуры на станции Антимоновка нет, а значит, нет и следователей этой прокуратуры… Нет и ее сотрудников!»

Вроде бы угадав своим тонким и даже тончайшим чутьем эту мысль, Наташа прижалась к моему плечу, а может, увы, просто его коснулась. И прошептала:

— Глеб не виновен. Докажи это!..

— Ты уверена?

О, как я посмел в ней усомниться?!

Разорвав в клочья своим прожектором вечерние сумерки, подкатила электричка. Мы, говоря агрессивным языком, ворвались в вагон и захватили места.

Покойник, говоря все тем же языком, занял целую скамейку. Он раскинул руки, готовый принять в свои объятия, говоря рифмованным языком, комплименты и аплодисменты.

Рифмы не заставили себя ждать.

— Я вот набросал кое-что… — еле слышно проговорил Принц Датский, прикрывая мягкой застенчивостью твердость своих принципов и физическую силу. — Может быть, тебе, — он обратился, увы, не ко мне, а к Покойнику, — будет приятно?

И прочитал:

В этот день мы ждали, словно хлеба,

Чтобы кто-то,

смел,

но не жесток,

Нам помог простить ошибку Глеба…

И Покойник в этом нам помог!

Принц Датский был деликатен, как настоящий принц: «преступление» Глеба — если оно вообще существовало — он назвал «ошибкой» и готов был ее простить.

Но прощение следует за виной. А была ли вина? По крайней мере, прокуратуры на станции Антимоновка не было! С этого я и начал проникать в глубь событий.

— Глеб, подойди, пожалуйста, ко мне… — попросил я Бородаева-младшего.

Он подошел с видом несчастным и — более того — обреченным.

— Начинаю свое, так сказать, частное расследование. Поскольку им официально уже занимался следователь… Если, конечно, он следователь!

— А кто же он? — с вызовом, но еще без тревоги спросил Покойник.

Все члены литкружка сгрудились на двух скамейках, так что Покойнику не удалось полусидеть или, вернее, полулежать, а пришлось потесниться.

— Что это ты… завел? — с неудовольствием поинтересовался он.

Ему казалось, наверное, что своим «частным» сыском я хочу заглушить его успех и не дать успеху превратиться в триумф. Покойник явно хотел занять мое место в президиумах! Но я это место уступать не собирался. А главное — он хотел занять мое место в Наташином сердце.

Такого я не мог допустить даже ценою жизни. Поэтому и приступил к делу немедленно:

— Так, так, так… Пока, значит, мы выяснили, что никакой прокуратуры на станции Антимоновка нет. А если бы она и была, то вряд ли бы работала в выходной день. Сегодня ведь воскресенье! Но она вдобавок, как мы уже выяснили, вообще не существует.

— Ты что?! Как это — не существует?! — Покойник обиделся за станцию Антимоновка. — На каждой станции должна быть… Я знаю: у меня брат учится на юридическом факультете.

— У тебя есть брат?

— Почему это у тебя есть, а у меня не должно быть?

Покойник с плохо скрываемым раздражением придирался ко мне: триумфа не получалось.

— Может быть, у тебя сестра, а не брат. Откуда я знаю? Анкету твою не проверял. — Неожиданно у меня возникли в ушах голос следователя, а в глазах — его походка, столь напоминавшие голос и походку… — Произнеси, пожалуйста, две фразы. Всего две, — не то попросил я Покойника, не то приказал ему.

— Что за ерунда? Какие такие фразы?

— Очень простые… Повторяй за мной: «В зале суда они обеспокоятся еще больше. Так что пусть привыкают».

Загипнотизированный моим детективным взглядом, он повторил фразы «следователя», произнесенные по телефону.

— Теперь пройдись, пожалуйста, туда-сюда по вагону…

Загипнотизированный прошелся.

— Так, так, так… — удовлетворенно произнес я. Потому что уже не сомневался, чьи именно голос и походку напоминали мне голос и походка «следователя» несуществующей прокуратуры. Покойника, только Покойника! Я, пока бежал до станции, все раздумывал: на кого же похож «главный»? А оказывается, вот на кого! — Где же сейчас, любопытно узнать, тот следователь несуществующей прокуратуры? — с плохо скрываемым ехидством спросил я. — Почему не пришел на станцию вместе с тобой?

— Остался на даче…

— Как он мог остаться на чужой даче?

— Это дача Племянника Григория и его тети. Он с ними там и остался.

— Так, так, так… Путаешься в показаниях, милый! — с плохо скрываемым торжеством произнес я. — Эта дача теперь принадлежит не Племяннику и не его тете.

— А кому же?

— Кому? Небезызвестной тебе семье Рыжиковых!

— Что-о?

— То самое, милый. Ты накануне приезжал на дачу, чтобы провести генеральную репетицию и заодно содрать с почтового ящика жестянку с вашей фамилией. А впопыхах содрал жестянку с номером дачи. Ну, ошибся… Осенние вечера темные. Бывает! Случается.

Я все настойчивее входил или, точнее, возвращался в роль детектива.

— Ты что, допрашиваешь меня? — с плохо скрываемым возмущением вскричал Покойник.

— Можно сказать и так…

— А по какому праву?

— По праву порядочности, — неожиданно и тихо ответила за меня Наташа.

— Стало быть, твой брат-студент остался на даче?

— Ну да! То есть не брат, а следователь…

— О, как мудры, гражданин Рыжиков, народные поговорки! Вы не замечали? Например: слово не воробей, вылетит — не поймаешь! Правда, воробья тоже поймать нелегко… Но слово еще труднее…

— Почему ты называешь меня «гражданином»? Я пока еще не на суде.

— Вот именно: пока… Пока ты на следствии. Думаю, оно будет успешным!

— Что значит — успешным?

— Значит, все расставит по своим местам. И установит: кто прав, а кто виноват.

— Хочешь объявить меня виноватым? За то, что я вас всех спас?!

— Если спас, мы скажем спасибо. А если… Давайте продолжим. Стало быть, твой брат остался на даче, поскольку она ему и принадлежит. Вы, я полагаю, купили ее у тети Племянника?

— Ничего я не покупал!

— Так, так, так… Не покупал? Ты-то, конечно, не покупал. У тебя и денег таких нет. Купили твои мама и папа. Это понятно.

— Дачу купили? — переспросила Валя Миронова. — Богатые, значит…

И я вдруг вспомнил, что отец ее был вовсе не в пальто, а в старом, поблекшем плаще, хотя уже властвовала поздняя осень, пронизывающая, как говорится, до костей, то есть до самого, можно сказать, скелета. И на все пуговицы отец застегнулся вовсе не ради официальности, а потому, что продрог… Слишком запоздало мы порой познаем истину! И почему мы так часто ощущаем свои недостатки как достоинства, а чужие достоинства как недостатки? Почему порой столь болезненно, тяжко воспринимаем свою нужду, даже если она ничтожна, и столь безболезненно, легко — чужую, даже если она огромна?!

Я заметил то, чего не замечал прежде: Валя всегда ходила в одном и том же платье. Наверное, стирала и вновь надевала, стирала и вновь… Может, она и нормы старалась перекрывать, чтобы когда-нибудь выбиться из бедности, из нужды?

Заодно я заметил, что и свитер Принца Датского был ему короток: рукава обнажали руки чуть ли не до локтей. Значит, и он нуждался? Как-то я раньше не замечал всего этого. Почему? Потому, видимо, что мои родители были научными работниками (не «сотрудниками», как называли себя псевдоследователи, а работниками!). И наша семья не нуждалась. Мы жили, как говорила мама, не богато, но сносно. А Валя и Принц жили, выходит, несносно. Но молча сносили эту несносность… Чтобы скрыть стыд, я поспешил продолжить свое расследование.

— Ты, кстати, вчера договорился с братом, что ключ будет у него в руке, — с грустью из-за все еще не покинувшего меня стыда сказал я Покойнику.

— Договорился?!

— Конечно… Ключ был зажат в руке — и никому не был виден. А ты как-то догадался, что он там. Точнее сказать, ты это знал… Вы договорились вчера на даче.

— Не был я здесь вчера!

— Как же так — не был? Припомни… Ты ведь контролеру сперва вчерашний билет протянул. А потом уж сегодняшний. Забыл, что ли? Запамятовал?

— Да, сначала предъявил вчерашний билет, — подтвердила Валя Миронова. Она всегда была верна «правде жизни».

— Не было этого!

— Контролера или билета?

— Ничего не было…

— Это уж слишком, гражданин Рыжиков. Все было: и контролер, и билет. Не сейчас… А когда мы ехали в Антимоновку. Утром… Кстати… — Это словечко «кстати», я заметил, очень действует на преступников! — Так вот, кстати, вы, гражданин Рыжиков, действительно виноваты перед Племянником.

— Я? В чем?!

— А в том, что он целую ночь просидел под замком. Вы же вчера его заперли. Или это сделал ваш брат, студент юридического факультета, сегодня утром?

— Какой брат?

— Как и у меня, старший!

Такая детективная ирония тоже действует на преступников.

— Никто не запирал Племянника!

— Не запирал? Так, так, так… А как же он оказался запертым, если никто не запирал? Подобного не бывает! Запер ты…

— Чем?! — Покойник от растерянности задавал бессмысленные вопросы.

— Ключом, как мы уже установили, который был спрятан в руке у твоего брата-студента. Но ты каким-то таинственным образом сквозь руку разглядел этот ключ.

— Разглядел, — подтвердила Миронова, неколебимо верная «правде жизни».

— Не исключается, конечно, что брат твой сегодня утром Племянника заточил… Разумеется, — тоже сильнодействующее словечко! — так было бы человечнее: все же Племянник не провел бы целую ночь под землей.

— Какой ключ? Какой?! Может, у тебя самого есть ключ? — продолжал бессмысленно и беспорядочно отбиваться Покойник.

— У него-то ключ есть, — опять неожиданно и тихо проговорила Наташа. — Им он и открыл твою тайну. И восстановил истину.

— Какую еще там истину?!

— А ту, что Глеб Бородаев не виноват, — сказал я. — Он освободил в тот день Племянника Григория из подземелья. А вы с братом, студентом юридического факультета, опять его там замуровали. С Глеба Бородаева обвинение снимается полностью! — Я объявил об этом, как бы завершая допрос.

Но не может быть победителя без побежденного.

— Зачем мне все это было нужно? — вскричал побежденный Покойник.

— Тоже в президиум захотел, — беззлобно и уверенно ответила ему Наташа. — Но самое скверное, что ты попытался ославить невинного, чтобы прославиться самому.

Приговор из Наташиных уст был для Покойника «вышкой». С ненавистью, однако, он взглянул не на нее, а на меня. Я выдержал этот взгляд с плохо скрываемым мужеством. А Глеб неожиданно разрыдался. Он слишком долго молчал — и потому рыдания были бурными. Наташа притянула его к себе… Я сумел защитить Глеба — и лучше бы она притянула к себе меня. Угадав это желание, Наташа легко и даже, не побоюсь сказать, нежно прошептала мне в самое ухо:

— Тогда ты по праву его обвинил, а сегодня — по праву оградил…

— Равновесие получается!

— Не равновесие должно быть, а справедливость!

Она первый раз — но надеюсь, что не последний — прижалась прямо к левому моему плечу. Действительно прижалась, а не в моих обманных мечтах…

— Все-таки приятнее быть защитником, чем обвинителем. Адвокатом, чем прокурором! Хотя ты сегодня и виновника изобличил… — сказала она, все еще не отрываясь от моего плеча. — Но главное — защитил Глеба!

— О, поверь, я только этого и хотел…

Природа меж тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: за окном была полная непроглядность.

На этом заканчивается моя вторая «Очень страшная история». Сколько их еще впереди? Это, говоря детективным языком, выяснится.

1987 г.

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

Карта сайта | Автор страницы: Сабина Рамисовна @ramis_ovna